— Признаться, да, — не стала скрывать она.
— Не верь моему медицинскому файлу — все не настолько плохо.
Выдохнув, Джен как-то нервно поправила свой халат и покачала головой, избегая смотреть мне в глаза. Затем все-таки глянула в них, и прошептала:
— Все что угодно изменилось, но не выражение твоих глаз. В это невозможно поверить, но ты все тот же Димитрис — после всего, через что ты прошел. Невероятно.
Некоторое время она молчала, затем сказала:
— В 89-ом до меня дошел слух, что ты пропал во время полицейской операции и, вероятно, погиб, как и Бен МакБрайд. Я пыталась связаться с тобой по старым контактам долгое время. Но мне не удалось. Наши общие знакомые подтвердили, что ничего о тебе не слышали. Я решила, что слухи правдивы.
Я пожал плечами, затрудняясь что-то сказать.
— Не стану расспрашивать у тебя, что тогда на самом деле произошло. Тем более что теперь, когда я вижу следующую запись в твоем файле, это в целом становится понятно, — заключила она. — Я рада, что ты жив, Димитрис. Это главное.
— Я рад видеть тебя, Джен, — ответил я. — Прости, что не давал о себе знать. Я не имел такой возможности долгое время. А потом… что ж, честно говоря, решил, что будет лучше не появляться в твоей жизни.
— Напрасно ты так, — ответила она. — Я ни за что на тебя не в обиде. По крайней мере, спустя столько лет все обиды давно исчезли.
— Рад это слышать. Я поступил с тобой как говнюк. Став взрослее и мудрее, я это особенно ясно понял.
— Мы были молодыми, Димитрис. И иногда легкомысленными.
— Ты никогда не была легкомысленной.
— Нет, была. Я тоже во многом была виновата. В любом случае мне не в чем винить тебя. В моей жизни все сложилось хорошо. У меня есть муж, дом, любимая работа. Все то, о чем я мечтала.
— Знаю. Я иногда заглядывал на твою страничку, — кивнул я.
Страница Дженет в социальной сети соответствовала тому, что она о себе рассказала — милые фотографии, собирающий много лайков, нейтральный политкорректный контент, который ни у кого не вызывает отторжения, публичный обмен поздравлениями с коллегами и подругами. Таким образом ведут свои аккаунты те, кто хочет оставаться со всеми в ровных отношениях и ничем не нарушать обычный ритм своей жизни.
— Но это вовсе не значит, что в моей жизни нет места для старого знакомого, который никогда не будет мне безразличным, — тепло улыбнулась Дженет.
— Вполне нормально, что тебе становятся безразличными люди, с которыми твои дороги давно разошлись.
— Я так не считаю. Может быть, считала раньше. Но не один ты становишься взрослее и мудрее. Почти десять лет мы были близки, Димитрис. Я могла не вспоминать об этом, когда были еще свежими переживания и раны. Сам понимаешь. Но теперь, когда все это давно в прошлом, я не вижу причин прятаться друг от друга.
— Ты права, — вздохнув, согласился я. — Ты всегда мудрела быстрее меня, Джен.
— Перестань, — улыбнулась она, и тут что-то привлекло ее внимание. — Что с тобой?
Прищурившись, доктор Фицпатрик присмотрелась к моему глазу, который как раз в этот момент начал конвульсивно подергиваться.
— Пустяки, — процедил я.
— Так, проходи-ка, — сразу почувствовав ложь, деловито велела мне Джен. — Первым делом работа, болтовню оставим на потом.
§ 75
Минуту спустя я оказался в кресле для пациента, запрокинув голову вверх, а Джен внимательно осматривала меня сквозь какой-то прибор, напоминающий миниатюрную видеокамеру. Прибор время от времени издавал неприятное жужжание.
— Господи. Никогда еще не видела глазной нерв после семи оперативных вмешательств, — призналась врач. — Думаю, ты знаешь, что это чудо — то, что ты вообще видишь.
— Чудес не бывает, — ответил я. — Хорошие врачи, хорошее оборудование. Но порой я ловлю себя на мысли, что лучше бы мне тогда сделали ампутацию.
От нее не укрылись симптомы болей, которые мучали меня — испарина на лбу, тик, кулаки невольно сжимаются. Я знал, о чем она сейчас начнет говорить. Боялся и желал этого одновременно. Как всегда. Я понял, что момент настал, когда она вздохнула и произнесла, стараясь говорить очень мягко и плавно:
— Димитрис, я знаю о твоих обстоятельствах.
Вот как она решила назвать это. «Обстоятельства». Что ж, довольно демократичное выражение как для той информации, которую оно в данном случае несет. Из моего медицинского файла Джен, безусловно, знала, что я вероятный наркоман и психически неуравновешен. А она не из тех людей, которые ставят под сомнение информацию из надежных официальных источников. Такой она была всегда, и тем более должна была быть теперь.
— Твой муж — он ведь тоже побывал на фронте, да?
— Патрик — врач, как и я, — уклончиво ответила Джен. — Он не участвовал в боях, у него была своя работа. И все-таки я слышала от него… да и от других…. достаточно, чтобы понять тебя.
— Сомневаюсь, — вполне искренне прошептал я, жмурясь от очередного приступа боли.
Я слишком хорошо знал истинный смысл всех этих вежливых слов, «понимаю» и «не осуждаю», когда они исходили от добропорядочных граждан с безупречной репутацией, никогда не ступавших в настоящее дерьмо и даже не нюхавших его. Ведь я и сам был таким.
— Боль доконает тебя, Димитрис, — без перехода заключила она. — Пытаясь бороться с ней так, как ты это делаешь, ты лишь приближаешься к тому, чего хочешь избежать. Рано или поздно организм даст слабину. Вопрос только в том, что откажет раньше — воля или какой-нибудь жизненно важный орган.
— Я не первый раз слышу подобное, Джен.
— … но ты убежден, что все вокруг — твои враги, и лишь ты один знаешь, что для тебя хорошо, — с ноткой иронии закончила мысль доктор Фицпатрик. — Димитрис, ты достаточно самокритичен, чтобы понять — ход твоих мыслей продиктован упрямством, а не логикой.
— А я только на упрямстве и держусь, Джен. Ослиное упрямство и отрицание очевидного — это то, на чем зиждется мое существование с тех пор, как я вышел из комы. Благодаря им я сейчас нахожусь тут, а не где-нибудь в сточной канаве, со вздутыми венами и выпяченными глазами.
Какое-то время Джен молчала, внимательно разглядывая показания своего прибора и выделывая пируэты пальцами, моделируя какие-то невидимые мне проекции. Около минуты спустя, отложив прибор в сторону и облокотившись о свой стол, она посмотрела на меня с живым интересом, и спросила:
— Все думаю о том, почему ты решил именно так распорядиться своей жизнью. Я имею в виду — после войны. Извини, но я прочитала это в твоей биографии.
— А что, по-твоему, я должен был сделать?
— Мог получить дополнительное образование. Попробовать найти приличную работу. Тебе ведь полагалось очень приличное вознаграждение по твоему контракту, не так ли? Патрик рассказывал мне, что наемным солдатам очень хорошо платят.
— Спасибо, что хотя бы назвала меня солдатом. Обычно говорят просто — наемники.
— Я привыкла с уважением отзываться обо всех людях, которые рисковали своими жизнью и здоровьем ради благородной цели. И не важно, каковы были их мотивы.
— Уж поверь мне, мои мотивы были очень далеки от того, о чем ты говоришь. Только законченый идиот мог пойти на эту войну ради одних только чертовых бабок.
— Я не сомневаюсь в твоих мотивах, Димитрис. Учитывая твое прошлое, ни у кого, по-моему, не может быть сомнений насчет их. Я спрашивала о другом.
Я внимательно всмотрелся в серьезное лицо женщины.
— Дженет, ты достаточно умна, чтобы сама ответить на свой вопрос. Или ты недостаточно внимательно изучила мой медицинский файл? Я имею в виду — весь файл.
— Димитрис, многие люди оступаются или теряют ориентиры, но затем поднимаются и идут вперед. Наше общество вовсе не так агрессивно, как иногда кажется. Друзья, товарищи, или даже люди, которые работают в социальной сфере, всегда рады подставить плечо тем, кому тяжело. Неужели ты думаешь, что я, например, отказала бы тебе в помощи, если бы ты попросил?
