Взглянув в ее глаза, в которых горел огонь сознательности и здравой рассудительности, а главное — искренняя вера в справедливость общества, я осознал, что между нами пролегает пропасть. Сейчас сложно было поверить, что когда-то находился на противоположной стороне этой пропасти. Глядя на меня, она видела психически искалеченного бедолагу, который из одного лишь тупого упорства не позволял себе помочь. Думала, небось, что из-за выпавших на мою долю страданий я потерял адекватность, и превратился в социопата, который скалился вокруг себя, как волк, вместо того, чтобы улыбаться и обниматься. И искренне жалела меня.

— Первое время я действительно помышлял над тем, чтобы пойти в какой-нибудь университет, — рассказал я, припомнив те дни. — Тем более, что денег, как мне казалось, мне и правда досталось немало. Но потом грянул кризис. Уже скоро я понял, что мне нужна какая-нибудь работа. А через несколько недель на рынке труда я осознал, что меня вполне устроила бы и работа таксиста. Но меня не допустили к управлению транспортным средством — таких, как я, не принято допускать к «источникам повышенной опасности». Так же точно нас не берут на работу, связанную с постоянными личностными контактами — главным образом из соображений безопасности. Безопасности окружающих. Понимаешь, о чем я? Считается, что такие, как я, могут внезапно выйти из себя, схватить первое попавшееся под рукой — и покалечить какого-то несчастного.

— Кого ты имеешь в виду под «такими, как ты?» — переспросила Джен осторожно. — Ветеранов? Но очень многие из них нашли в себе силы, чтобы вернуться к нормальной жизни. Патрик знает немало тех, кто даже занял довольно ответственные посты…

— Не путай понятия, Джен. Я имею в виду — наемников. Ветеранов ЧВК. Это не то же самое, что миротворцы. Ты встречала лично кого-то из этой категории ребят, кто бы вернулся к «нормальной жизни»? Говорила с ними? — саркастически усмехнулся я. — Прости, но мне кажется, что, произнося эти слова, ты вспоминаешь того кретина из пропагандистской рекламы.

Джен не ответила мне мгновенно. И это был верный признак того, что она не была убеждена в своей правоте. Во всяком случае, не настолько убеждена, как пыталась продемонстрировать. Какой бы не была ее вера в справедливость общества, умом она тоже не была обделена. А значит, способна была просеивать сквозь ситечко те данные, что вкачивала в ее мозг пропаганда.

— Дженет, HR-менеджер любой приличной компании покрывается липким потом, когда видит перед собой мое досье. Знаешь, о чем он думает в этот момент? Он думает: «Проклятая служба занятости. Опять они прислали нам какого-то психопата. Господи, почему нам так не везет на них?!», — поделился я своим опытом. — Я работал сторожем в научно-промышленном комплексе «Фьючер Петс» в Коринфусе. Оттуда я уволился по собственному желанию. Это было паскудное место. Затем устроился обходчиком на частном аэродроме в пригороде. Выкорчевывал бурьян на рулежных дорожках, отмывал самолеты и вертолеты от птичьего помета. Уволили по медицинскому заключению — влияние постоянного шума на мое здоровье. Заботливые они были, видите ли. Прямо как мой нынешний работодатель! Что там было дальше, дай припомнить… Ах, верно! Посчастливилось получить работу сортировщика на почте. Представляешь себе, какие-то динозавры до сих пор пользуются почтой?! То было неплохое местечко. Но надо же — сократили пятерых сортировщиков, и среди них меня. Джен, ты ведь читала мой медицинский файл! Видела, что там написано. Каждый мой рабочий день начинался с экспресс-теста на наркотики. Поверь, если бы я хоть раз дал слабину, меня с величайшим удовольствием выгнали бы взашей «по статье». Но этого ни разу не произошло. Можешь сама сделать вывод.

— Послушай, Димитрис, я не сомневалась в том, что ты держишься молодцом, — слегка пристыженная моим рассказом, поспешно произнесла Джен. — Если честно, я не знала, что трудоустройство может быть такой проблемой. Патрик рассказывал мне о том, как устраиваются ветераны-миротворцы. И я не знала, что у тех, кто работал в частных компаниях, все обстоит иначе.

— Представь себе. И на парады нас тоже не приглашают, — саркастически заметил я.

— Но ты ведь знаешь, что можешь жаловаться на любые нарушения своих прав…

— Ты же меня знаешь, — устало махнул рукой я. — Еще достопочтенный директор моего интерната как-то раз упомянул, что «я очень юридически подкован». Да и в полицейской академии, если помнишь, немало внимания уделяли юриспруденции. Даже патрульный должен знать парочку законов наизусть. А я был детективом. Так что не бойся, в обиду я себя не даю. В судах вертится около дюжины моих исков. Я сужусь с тремя своими бывшими работодателями и со множеством социальных служб. Раньше платил за это юристам, но потом понял, что гонорары этих крючкотворцев превышают цену вопроса. Так что теперь каждый вечер стараюсь выкроить пол часика, чтобы написать очередное заявление или ходатайство. Бюрократы меня ненавидят. И немного побаиваются. Я сумел уже выпить из них немало крови, и уже добился некоторых компенсаций.

Врач слушала меня с искренним интересом, сложив руки напротив груди. В ее глазах читалось неподдельное сопереживание, без высокомерной предвзятости, характерной для многих представителей «высшего сословия». Все-таки она неплохой человек. И я всегда это знал.

Мой рассказ прервал новый приступ боли. Какое-то время я морщился, борясь с мучениями и стараясь их не показывать. Наконец прошептал:

— Джен, у тебя за дверьми целая толпа, которая ожидает приёма. А мы тут лясы точим.

— Димитрис, моя смена заканчивается сегодня в шесть. Мы должны… — начала доктор Фицпатрик.

— Вовсе нет, — покачал головой я. — Спасибо тебе за предложение, но я занят этим вечером.

— В таком случае я освобожу для тебя завтрашний вечер, — упрямо предложила Джен. — Мы не виделись много лет. Я чувствую, что ты нуждаешься в дружеской поддержке.

— Ты ошибаешься, Джен. Я ни в чем не нуждаюсь. У меня полно дел. И друзья, хочешь — верь, хочешь — не верь, тоже есть. А у тебя есть семья, которой твое свободное время важнее, чем мне, — нетерпеливо проворчал я. — За меня не переживай. Со всем справляюсь. Прошу тебя об одном. Напиши в заключении, что я в полном порядке, чтобы я смог пройти проклятую медкомиссию. Мне сейчас очень не кстати будет потерять работу.

— Димитрис, ты же понимаешь, я не могу искажать результаты исследований, — растерянно развела руками Дженет Фицпатрик. — Дело здесь вовсе не в том, что кто-то пытается найти повод уволить тебя. Твое состояние вызывает объективные опасения. И я практически уверена, что постоянное шумовое воздействие действительно раздражает твой нерв и усиливает симптоматику.

Подняв на нее измученные глаза, я тяжко выдохнул и сказал:

— Я смотрю, рассказ о моих скитаниях тебя не особо впечатлил.

— Дело вовсе не в этом…

— Дженни, ты способна проявить целый океан полагающегося мне сочувствия, как это принято в приличном обществе, — проникновенно пресек я очередную оправдательную реплику бывшей девушки. — Поговорить по душам, угостить меня кофе, дать парочку ценных советов, вроде «Будь позитивнее» и «Верь в себя». Спасибо тебе за это. Но мне этого не нужно. Без обид. Я прошу оказать мне реальную помощь. И для этого тебе достаточно просто поставить свою подпись.

— Я не могу сделать этого, Димитрис, — возмущенно пробежав глазами по моей упрямой физиономии, открестилась Дженет. — Заведомо неправдивый диагноз — это преступление! А в данном случае это еще и подлость — по отношению к тебе же. Потому что тебе нужна реальная медицинская помощь. Думай, что хочешь, проклинай меня, если хочешь — но я не стану способствовать твоим самоистязаниям.

Остановив ее пламенную речь нервным движением ладони, я крякнул и раздраженно поднялся с кресла. Нельзя сказать, что ответ Дженет очень сильно уязвил меня. В принципе, я не ожидал ничего другого от визита в клинику. Но все-таки легкая горечь на душу осела.

— Знаешь, — бросила мне вслед врач, когда я взялся за трость и направился к двери. — Я до сих пор виню себя за то, что не пришла тебе на помощь тогда, когда ты действительно нуждался в этом. В 83-м.