— Не забыть бы стереть твое творчество перед приходом родителей, — произнес я, любуясь обнаженной фигурой кореянки и лопаясь от самодовольства от того, что только что произошло.
Похоже, что я первым из своих друзей приобрел сексуальный опыт с девушкой в реальной жизни — а это совсем не то же самое, что мастурбация или виртуальный секс с порнозвездами. Но стоило ли удивляться, что это произошло именно со мной?
Хоть родители и силились воспитать во мне скромность и самокритику, я не мог объективно не замечать сильных сторон, привлекавших противоположный пол: начиная от социального положения (единственный сын в знатной интеллигентной семье, проживающей в двухкомнатной квартире) и заканчивая перспективами (любимец всех учителей, которому остался один семестр до окончания десятого класса с золотой медалью и поступления в университет Сидней).
Да и собой я недурен, чего уж говорить? В свои пятнадцать я вымахал на метр восемьдесят три, но вовсе не выглядел долговязой шпалой, как некоторые ровесники, а состоял из одних лишь мышц — вдобавок к обычной своей физической активности в тринадцать я начал заниматься боксом, а с четырнадцати не реже чем трижды в неделю тренировался в тренажерном зале, поднимая такие веса, которые заставляли занимающихся рядом взрослых мужиков мучительно краснеть от стыда.
— А что об этом скажет твоя Дженни, а? Вы же с ней типа «встречаетесь», — не в такт моим мыслям молвила Мей, не оборачиваясь и заканчивая свой рисунок на стекле.
Пущенная Мей стрела попала в цель — слегка убавив свою самодовольную усмешку, я впервые всерьез задумался, что только что совершил измену. Конечно, наша с Джен дистанционная любовь была слишком далека от понятия «отношения» в нормальном смысле этого слова — но ведь мы с ней и называли это именно так!
На летних каникулах после седьмого и восьмого классов мы провели вместе по смене в «Юнайтед» и дважды окунались на двадцать четыре дня в другой мир, в котором у нас с Джен были серьезные разговоры и признания, объятия, слезы и даже поцелуи (правда, настоящие поцелуи с языком были лишь у лагерного костра в последний день нашей смены в 75-ом). Помню, тогда я был на вершине блаженства — мне едва исполнилось четырнадцать, и я всерьез не помышлял ни о чем большем.
Но с тех пор миновало полтора года. Все это время наше с ней общение ограничивалось ежедневными (с редкими перерывами в день-два) сеансами видеосвязи.
На протяжении всего девятого класса Дженни обещала, что при первой встрече на будущих каникулах мы будем целоваться так же, как при расставании на предыдущих — но наша встреча так и не состоялась, так как папе не удалось достать мне путевку в «Юнайтед». Расстроенная англичанка заявила мне, что все лето потеряло для нее смысл и лишилось своего очарования — но, тем не менее, поехала в лагерь одна. Она торжественно обещала выходить на связь со мной каждый вечер и транслировать мне в прямом эфире все интересное, что произойдет в лагере в этом году. Но, несмотря на обещание, регулярные сеансы связи длились лишь первые несколько дней. Дальше меня затянуло в водоворот напряженных курсов доуниверситетской подготовки, а Дженни — унесло вихрем веселой лагерной жизни. Несколько раз я тщетно пытался выйти с ней на связь, но затем забросил свои попытки.
Я был уже почти уверен, что на этом наш с ней роман подошел к концу — но, едва вернувшись из лагеря, Джен начала звонить мне снова, ничего не объясняя и сделав вид, что паузы как будто и не было. Пара моих корешей, которые тоже был в том году в лагере, сообщили мне, что у Джен были шашни с одним молодым вожатым, и она с ним, по слухам, даже целовалась, но затем он бросил ее и к концу смены зажигал вовсю с вожатой из другого отряда. Я не знал, верить этим сплетням или нет, но после долгих колебаний решил не выяснять отношений. Я был рад возобновлению нашего общения и мне не хотелось разругаться с ней из-за дурацкой истории с вожатым, которой, может быть, вовсе и не было.
В пятнадцать лет Дженет стала настоящей умницей и красивой, как фотомодель или киноактриса. Она была утонченной и элегантной, с прекрасными вьющимися волосами медового цвета, бархатно-нежной белой кожей с россыпью милых веснушек, тонкими изящными чертами лица, глубокими взрослыми интонациями голоса и прекрасным истинно британским произношением слов, словно у телеведущей — сказывались курсы ораторского искусства, которые она посещала по настоянию отца. Мей по-прежнему величала британку «чопорной, отмороженной вертихвосткой, которая строит из себя что-то непонятное», но я в душе понимал, что ее устами говорит зависть.
На протяжении первого полугодия десятого класса не было и дня, чтобы я не провел в разговорах с Дженет хотя бы полчаса. Однажды она призналась, что любит меня, а я заверил ее в ответных чувствах, хоть не слишком ясно понимал, что следует вкладывать в слово «любовь» и не слишком тщательно обдумывал свой ответ.
Джен рассказала, что твердо решила поступать в медицинский институт в Сиднее и даже посещает, как и я, подготовительные курсы. Она очень много и со знанием дела рассказывала о жизни в мегаполисе, в котором ей не единожды доводилось бывать, и рисовала передо мной такие перспективы тамошней жизни — взрослой, свободной, захватывающей, от которых просто кружилась голова. Мы с ней поклялись друг другу, что обязательно поступим в свои университеты, встретим друг друга в столице мира и будем там вместе до самого выпуска, а может быть, и навсегда. Девушка отнеслась к нашим планам очень серьезно — до такой степени, что начала подробно интересоваться у подруг и знакомых, как лучше все устроить, чтобы мы с ней, учась в разных вузах, смогли жить вместе. Я не был уверен, удастся ли воплотить эти планы в жизнь и не «перегорит» ли Дженни в скором времени — но само обсуждение таких перспектив льстило мне и будоражило воображение.
Надо сказать, что с того момента, как мы обменялись признаниями в любви и договорились о встрече в Сиднее, наше общение стало намного откровеннее. Для меня мало что изменилось после произношения «волшебных слов», а вот Дженет, похоже, решила для себя, что мы перешли на некий новый этап, на котором дозволено то, что раньше было неуместно. Я и прежде подозревал, что за строгим воспитанием, сдержанными манерами и внешней холодностью Дженни прячутся пылкость и страстность, которые она тщательно скрывает от окружающих — а теперь смог в этом убедиться.
Однажды в минуту откровений она вскользь призналась, что думает обо мне «в таком смысле», но затем тут же смутилась и пошла на попятную, сделав вид, что я неправильно ее понял. Но я начал осторожно распутывать попавшую ко мне в руки ниточку — и в конце концов она не только раскрыла мне правду, но и однажды глубокой ночью, когда ее родители спали, согласилась сделать это на камеру.
С тех пор такое произошло еще два или три раза. Лежа в кровати и прислушиваясь свободным от наушника левым ухом, не ходят ли по коридору родители, правым ухом я жадно ловил доносящийся из наушника шорох простыней в десяти тысячах километров отсюда и не отрывал глаз от дисплея, на котором освещенная тусклым теплым светом ночника рыжеволосая девушка в тонкой ночной рубашке, закусив уголок подушки, чтобы ненароком не застонать, мерно раскачиваясь, ласкала пальчиками нечто теряющееся в полумраке между округлыми линиями ее стройных бедер.
Корпя над конспектами, входящими в курс доуниверситетской подготовке, я грезил не только о веселой студенческой жизни и своих блестящих профессиональных перспективах — не меньше места в моих мечтаниях занимала обнаженная рыжеволосая англичанка, которой после нашего воссоединения не придется быть одной долгими ночами в эротичном переливчатом свете ночника.
В общем, мы с Дженни, что и говорить, связали себя определенными обещаниями.
Впрочем, если вдуматься, то в наших обетах не было ничего о воздержании от отношений на стороне. Мы договорились, что в следующем году поступим в университеты в Сиднее и там будем вместе. Я все еще полон решимости исполнить свое обещание. Но ведь мы пока еще не в Сиднее!
