— Свою покойную настоятельницу они возвели в ранг святых. Сказали, что она оставила после себя «письмена с наставлениями и пророчествами», и среди них якобы было сказано, что она воскреснет через тридцать три года. Я боялась, что тень этой одержимой долго еще останется висеть над нами. Но, на удивление, после ее смерти истерия резко спала — будто рассеялись какие-то чары. Хотя у нее и нашлись подражатели, без вдохновленных проповедей основательницы ряды паствы постепенно начали редеть. Несколько десятков ортодоксальных сектантов решили покинуть поселок и основали свою общину за холмами, недалеко от гробницы своей «святой». Одни говорят, они там живут до сих пор, другие — что их вырезали бандиты. Давно уже ничего о них не слыхать — и слава Богу. Оставшиеся со временем присмирели и их сборище уменьшилось до небольшого кружка, ведущего свои собрания в подвале у Зинаиды Карловны. Люди судачат разное о том, какие обряды они там исполняют и кому поклоняются, но все это уже не важно. Без нее они не опасны. А она, я надеюсь, никогда не вернется.

— Конечно, не вернется. Она же умерла!

Мама как-то не очень уверенно кивнула и больше не стала продолжать эту тему.

— И зачем только люди творят такие безумные вещи? Неужели нельзя просто жить в свое удовольствие и не мешать жить другим? — с недоумением спросил я.

— Я живу на свете побольше лет, чем ты, сынок, но ответа на этот вопрос так и не узнала, — мама ласково привлекла меня к себе и поцеловала в лоб. — В тяжелые времена люди творят невесть что. Надеюсь, тебе не придется застать таких времен, и твоим детям тоже.

— Да уж точно! — искренне согласился я.

— Ну все. Иди умывайся и ложись спать, а не то проспишь завтра свой поход. И не думай, что я стану тебя будить! Не встанешь вовремя — останешься дома.

— Ладно, мам. Спокойной тебе ночи!

— Спокойной ночи, сыночек.

Мама вдруг привлекла меня к себе и обняла, что она делала не так уж часто. Она все-таки сильно изменилась после болезни. Если раньше она была неизменно уверенна в себе, полна планов на завтрашний день, то теперь стала робкой, беспокойной, напряженной — будто каждый миг опасалась, что на нее неизвестно откуда обрушится новый удар судьбы. Мне было искренне ее жаль, и я очень хотел, чтобы мама стала прежней — но такой я любил ее ничуть не меньше.

Интересно, я вообще говорил ей об этом хоть раз?

— Люблю тебя, мам, — прижимаясь щекой к маминой щеке, прошептал я.

— И я тебя тоже, — она ласково погладила меня по голове.

Я был уверен, что сон той ночью не пойдет — но ошибся. Водоворот мыслей, захвативший меня едва голова коснулась подушкой, быстро захватил меня и перенес в мир грез. Я и сам не заметил, как последняя осознанная моя мысль стала первой частью бесконечного ряда снов, ни одного из которых, впрочем, я следующим утром не помнил.

— Седьмые классы. Седьмые классы! — раскатывался по улице голос географички — резкий, как свисток. — А-ну живенько построились в два ряда! В два ряда, я сказала, вы что, не слышали?! Или кто-то хочет отправиться домой?!

— Восьмые классы!!! — чуть дальше звучал раскатистый бас физрука.

Долгожданный миг настал. Этим вечером у западных ворот Генераторного можно было встретить необычное зрелище. Шесть десятков школьников, беспокойно переминающихся с ноги на ногу и оживленно галдящих, напоминали кочаны капусты — так плотно заботливые мамаши укутали их в куртки с капюшонами, шапки и шарфы. Напротив собралась немалая толпа особо чувствительных родителей и просто зевак. Оттуда кто-то периодически махал рукой, посылал воздушный поцелуй или даже подбегал к своему чаду положить еще что-нибудь в рюкзачок или шепнуть на ушко. К счастью, мои родители вняли моей просьбе и не стали позорить меня такими проводами. Не хотел бы я оказаться, например, на месте Степы Медведенко, которому его пухлая мамаша, кажется, уже в шестьдесят пятый раз поправляла воротник, глядя на своего совершенно несчастного сыночка с умильной улыбкой.

К счастью, моя мама в силу своей профессии детского психиатра имела достаточно такта, чтобы воздержаться от бурного выражения нежных чувств в присутствии толпы насмешливых одноклассников. На этот раз она и вовсе ограничилась тем, что провела меня на пороге квартиры.

Дел у родителей было невпроворот. Из Олтеницы как раз приехала какая-то большая делегация и папа носился со встречи на встречу. На ужин к нам были приглашены гости, так что мама с самого утра хлопотала на кухне. Да еще и дома у нас гостевал папин крестник Миро, приехавший в составе этой делегации и сместивший меня со своей удобной кровати на матрас под печкой.

— Че, дрейфишь, грека? — меня похлопала по плечу рука Джерома, стоящего, по своему обыкновению, в заднем ряду, у меня за спиной, с видом бывалого знатока пустошей.

— Ну конечно, — хмыкнул я с усмешкой, забавляясь его напускной удали. — Я только потому не намочил еще штанишки, что ведет нас великий Джеронимо, следопыт и разведчик.

— Не бойся, малыш, нам тут сто метров пройтись, даже развлечься не успеем. Меня вон уже скука начинает мучить.

— Еще бы. Это не так увлекательно, как таскаться по радиоактивным пустошам с шестистволкой наперевес и мочить толпы мутантов, — подыграл я. — Даже экзоскелетов нормальных не выдали!

— Ну почему? — хихикнул стоящий рядом Карол Дэнуцеску. — Ты забыл о наших костюмчиках.

— Модель «Морковка», — подхватил еще один шутник.

— «Морковка-3000. Профэшнл». Так звучит круче! — донеслось откуда-то с левого фланга, и ребята зашлись хохотом.

На каждом школьнике поверх одежды был застегнут ярко-оранжевый жилет с номером и вшитым маячком — мера предосторожности на случай, если кто-то потеряется. Шансов на это, впрочем, было немного. Ведь кроме двух педагогов с нами будет еще и целый отряд милиционеров и никому из нас даже шагу в сторону ступить не дадут. Честно говоря, я не чувствовал себя в большей безопасности даже находясь дома под теплым одеялом и с грелкой в ногах. Но Джерри, конечно, не разделял такого мнения.

— Как же. Классная вещь, — с величайшей серьезностью протянул Джером, хмыкнув, как бы удивляясь нашей беспечности. — Классная вещь для стрелка, который задумает на нас поохотиться. Учителя — просто гении. По таким ярким оранжевым целям никакой слепой осел не промахнется…

— Эй, что за шушуканье в седьмом «а»?! — громыхнул в нашу сторону зычный голосище учительницы географии. — Мы для кого тут распинаемся, для себя?!

Мы мигом притихли — никто не горел желанием вывести ее из себя. Географичка по своей суровости ничуть не уступала Семену Аркадьевичу, а порой даже смотрелась серьезней. Физрук, несмотря на внушительную внешность, был добродушен, и дети это чувствовали. Своими размеренными движениями и брюшком он напоминал медведя-панду — милого и покладистого, если только его не дразнить. Алла Викторовна была из другого теста: строгая, резкая, презирающая нюни. Своими грубыми чертами лица и короткой стрижкой-ежиком жестких светлых волос она напоминала мужчину, а вернее — армейского сержанта.

Она была худой и состояла, казалось, из одних лишь жил и высушенных жестких мышц. Поговаривают, что она каждый день проводит не меньше трех часов за занятиями спортом. Папа однажды обмолвился, что в темные времена она была одной из первых женщин, вступивших в экспедиционный отряд, и редкие мужчины могли соревноваться с ней в выносливости и стойкости. Даже сейчас, по слухам, она состояла в милицейском резерве и была первой по всем нормативам на сборах «народных дружинников».

— Эй, девчонки! — словно почувствовав мои мысли, Викторовна решила продемонстрировать свой характер и напустилась на нескольких девиц из восьмого класса, смеющихся и стрекочущих о чем-то в заднем ряду. — У вас, я смотрю, есть там тема поинтереснее?! Давайте, нам всем расскажите! Что молчим?! А ну быстро вынули из ушей свои погремушки! Я кому сказала?! А это что еще такое?! Ты на бал собралась, «прынцесса»? Я для кого вчера говорила, как нужно одеваться? А?!