Одиночество Брехта перекликалось с одиночеством Беньямина, чье сотрудничество с Институтом социальных исследований летом и осенью подверглось серьезным испытаниям: сначала предложение переработать работу о Бодлере оставалось без ответа на протяжении нескольких недель, потом оно было отклонено. Прямо-таки отчаянно – и в конечном счете безуспешно – Беньямин пытался преодолеть неблагоприятные обстоятельства, выступая посредником между Брехтом и Институтом. В письмах Теодору и Гретель Адорно, а также Фридриху Поллоку и Максу Хорк хаймеру, возглавлявшим Институт, он сообщал сведения, способные поколебать их недоверие к политической позиции Брехта. Так, в пространном письме Гретель Адорно от 20 июля 1938 года он пишет:
Что касается Брехта, то он старается, как может, отыскать смысл в российской культурной политике, размышляя о нуждах национальной политики в России. Но конечно, это не мешает ему признать, что избранная теоретическая линия ведет к краху всех наших усилий за последние двадцать лет. Как ты знаешь, его переводчиком и другом был Третьяков. Скорее всего, его уже нет в живых212.
Упоминание «всех наших усилий за последние двадцать лет» перекликается с «последствиями верности тому, что объединяет нас» из письма к Адорно. Период времени указан отнюдь не случайно. Беньямин говорит о конце Первой мировой войны, о надеждах, зародившихся с Октябрьской революцией и о текстах тех лет, таких как его собственный ранее упомянутый политический трактат «Критика насилия» (1920−1921), где он выступал против парламентаризма и превозносил всеобщую забастовку как революционный метод. Ощущение отброшенности на обочину обнажало общие для Беньямина и Брехта моменты и повышало значимость их дружбы.
Хоркхаймер, поинтересовавшийся политическими взглядами Брехта, получил от Беньямина точные сведения.
В Париже я часто задавал себе Ваш вопрос – не мне Вам это говорить. Хотя я был до некоторой степени уверен в том, какой ответ подскажет мне пребывание здесь, я не был уверен в том, до какой степени это проявится и с какой точностью. Для меня было очевидно, что наши затруднения в рассмотрении Советского Союза будут особенно велики для Брехта, чья публика – московский рабочий класс.
Фото из следственного дела Сергея Михайловича Третьякова. 1937
Беньямин использовал заметки в своем дневнике для рассказа о взглядах Брехта. Он также сообщил Хоркхаймеру о вероятной казни Сергея Третьякова. Сотрудники Института, Беньямин и Брехт все еще соглашались, что «Советский Союз можно рассматривать как державу, чья внешняя политика не определяется империалистическими интересами, а значит, является антиимпериалистической».
Вы, думаю, можете согласиться с тем, что мы сейчас хоть как-то, пусть с огромными оговорками, все еще рассматриваем Советский Союз как проводника наших интересов в будущей войне и в задержке её начала. Однако это самый дорогостоящий агент из всех возможных, поскольку нам приходится платить ему жертвами, угрожающими нашим собственным интересам; спорить с этим Брехту в голову не придёт, в равной степени он сознаёт, что сегодняшняя власть в России – это автократия, со всеми её ужасами 94.
В письме от 1 мая 1939 года Гретель Адорно спрашивала Беньямина о слухах, что Эйслер и Брехт отказались «подписывать обращение с единственной целью восхваления Сталина»213. Неизвестно, что имелось в виду, но так или иначе отказ не был сюрпризом для Беньямина, ответившего из Понтиньи: «Я нисколько не удивлен твоими новостями о Брехте. Еще прошлым летом я понимал его отношение к Сталину»214.
В момент величайшей опасности Беньямин вспоминал об общности, связанной с сущностными моментами: эстетической, политической и философской необходимостью, а не с тактическими или партийно-политическими расчетами. Круг независимых личностей, вовлечённых в художественное в Веймарской республике, не был широк – это была «небольшая, но исключительно значимая авангардная группа», по словам Беньямина; под угрозой губительных для эмигрантского бытия раздоров люди этого круга снова стали сближаться. Беньямин видел в этом вызов к объединению избранных. В июле 1938 года он написал Фридриху Поллоку, что собирается передать Брехту новый выпуск «Журнала социальных исследований», восхитивший его как «особо впечатляющее проявление работы, стандартов и организации Института». «У меня сложилось впечатление, что растущее давление реакции, ощущаемое им [Брехтом] и всеми нами, со всех сторон света, так значительно уменьшает круг подлинной интеллигенции, что однажды это неминуемо приведет к её объединению»215.
Когда после Мюнхенского сговора политическая ситуация в Европе в целом стала еще более угрожающей, уменьшились и возможности для встреч Брехта и Беньямина. Бегство Брехта в Швецию из Дании, находившейся под угрозой ввиду соседства с Германией, увеличило расстояние между ними. Хелена Вайгель приглашала Беньямина в Лидингё в Швеции, но он не мог принять приглашение, потому что поездка выходила слишком дорогой, а пересечение каждой границы таило в себе опасность216. Следов их общения в последний год жизни Беньямина почти не сохранилось. В письме от 16 августа 1939 года Бернард фон Брентано сообщил Брехту о встрече в Париже: дела Беньямина были плохи, и сам он не смог ему помочь95. Договор о ненападении между Гитлером и Сталиным и начало войны вызвали прекращение и разрыв связей. Сообщение Брехта, переданное Беньямину через Мартина Домке в конце августа 1939 года, до нас не дошло96. Если Беньямин на него и ответил, то уже из лагеря для интернированных, куда его отправили 4 сентября 1939 года. Это могла быть последняя весточка от него, полученная Брехтом. В разговоре со Стефаном Лакнером Беньямин сказал, что при мысли о Брехте его охватывает беспокойство217. Эти переживания были взаимны: в июне 1940 года Брехт написал в открытке теологу Фрицу Либу, что он «с прошлого лета ничего не слышал о нашем друге Вальтере Б. Знаете ли Вы или кто-то из наших общих знакомых о нем?»218 Открытка пришла в Базель только в сентябре 1940 года. Либ передал Беньямину, что Брехт расспрашивал о нем, но было уже слишком поздно. 17 октября 1940 года почта Марселя переслала послание со штампом retour а l’envoyeur 97. Тезисы «О понятии истории», предназначавшиеся Беньямином к отправке Брехту, не достигла получателя98. Брехт получил их только по прибытии в Америку от Гюнтера Андерса – вместе с новостями о смерти друга219.
Через семь лет теолог Карл Тиме, интенсивно переписывавшийся с Беньямином, отправил Брехту, жившему в то время в Швейцарии, эссе «Разговор с безбожником?»99. В благодарственном письме Брехт написал, что по воспоминаниям других интернированных Беньямин во французском лагере часто читал по памяти стихотворение Брехта «Легенда о возникновении книги “Дао Дэ-Цзин” на пути Лао-Цзы в эмиграцию», процитированное Тиме в эссе. «Увы, – написал Брехт, – он не нашел ни одного пограничника, который пропустил бы его через границу»220.
III. KRISE UND KRITIK100
Журнальный проект
С осени 1930-го по весну 1931 года Беньямин и Брехт, а также Бернард фон Брентано и Герберт Иеринг, при содействии Эрнста Блоха, Зигфрида Кракауэра, Альфреда Куреллы и Георга Лукача, готовились выпускать в берлинском издательстве Rowohlt журнал под названием Krise und Kritik. Речь шла об издании,
