Как я уже упоминала во введении, дискуссия о влиянии человека на планету в геологических категориях строится на последовательном анализе контраста между геологической временной шкалой и временной шкалой человеческой деятельности. Только демонстрация этого контраста дает сильный риторический эффект. В антропоцене внечеловеческая хронология переплетается с историей человека. Об этом свидетельствуют данные палеоклиматологии. Как выяснилось, на сегодняшний день люди оказали на различные системы Земли такое воздействие, что изменили климат на сто тысяч лет. Поэтому влияние человека можно уже сейчас приравнять к колебаниям земной орбиты, определяющим циклы оледенения247. На мой взгляд, хотя наглядное противопоставление временных шкал возбуждает воображение философов и писателей, оно может стать и причиной равнодушия. Изменения, охватывающие сотни тысяч лет, могут казаться преодолимыми, что усугубляет апатию и отрицание. В частности, они могут совершенно не волновать политиков, которые мыслят в перспективе срока своих полномочий. Прагматики и реалисты, в свою очередь, часто думают, что, поскольку эти изменения произойдут нескоро, не стоит ломать над ними голову.
Полагаю, ключевое риторическое значение в данном контексте имеют часто звучащие в дискуссии об антропоцене утверждения, что мы имеем дело с «беспрецедентными» по своему масштабу и охвату изменениями, с «исключительной» или «совершенно неслыханной доселе» ситуацией. По словам уже упоминавшегося Стеффена, «сегодня мы живем в абсолютно новом мире»248. В другом тексте мы читаем, что «ничего подобного» эпохе антропоцена еще не бывало249. Об исключительности современной эпохи пишут и другие исследователи250. С точки зрения риторики в этих дискуссиях можно усмотреть своего рода эсхатологическое измерение. Эсхатологический аспект споров об антропоцене объясняется тем, что речь идет о необратимых процессах, нередко воспринимаемых как последний шанс приближающегося к последним временам человечества отвести от цивилизованного мира угрозу дестабилизации всех систем планеты251. К этой теме я еще вернусь.
Я бы хотела подчеркнуть, что само решение о критериях начала антропоцена – форма интерпретации, которая дает возможность возложить на кого-то вину и ответственность. Так как изменения, сопутствующие антропоцену и спровоцированные цепочкой человеческих решений, в корне отличаются от предшествующих изменений геологического плана, следует говорить уже не о безликом геологическом «факторе», как изначально формулировали свою идею Крутцен и Стормер, а о геологической «власти» человека252. Из этого тезиса автоматически вытекает разговор о коллективной ответственности.
Кто в ответе за резкие и неблагоприятные экологические изменения планетарного масштаба: только ли развитые страны, создатели ядерных технологий, герои промышленной революции, экономическая формация капитализма и колониальные империи или же в равной мере охотники и собиратели и прежние общины земледельцев и скотоводов? Если мы, например, согласимся с гипотезой раннего антропоцена, мы вынуждены будем признать, что эпоха беспрецедентного влияния человека на планету началась попросту с появлением homo sapiens. Значит, мы все несем ответственность253. Возможно, окажется даже, что терраформирование как преобразование планеты – «естественное» свойство нашего вида.
Официальное решение, связанное с определением начала антропоцена, может повлечь за собой нежелательные политические последствия, объясняющиеся, в частности, тем, что любые глобальные экологические изменения, равно как и изменение климата, будут признаны до определенной степени нормальными и неизбежными явлениями254. Иэн Ангус прямо говорит, что идея раннего антропоцена с точки зрения риторики привлекательна для консерваторов, вот почему ее продвигали исследователи, связанные с так называемым экомодернизмом (Breakthrough Institute)255. Они утверждали, что нам не нужны радикальные климатические и экологические меры, поскольку изменения последних десятилетий нельзя назвать исключительными, а влияние человека на различные системы планеты было заметно еще в эпоху позднего плейстоцена256.
Хэмилтон, со своей стороны, обращает внимание, что принятие гипотезы раннего антропоцена послужило бы основанием руководствоваться привычными схемами, мешая проведению политики, направленной на сокращение вредоносных выбросов и защиту окружающей среды257. По мнению исследователя, большинство публикаций, посвященных стратиграфическим критериям и началу антропоцена, не затрагивают сути проблемы258. Нельзя сказать, что специалисты по стратиграфии остались довольны. Проблема заключается скорее в том, что вся существовавшая до сих пор геологическая периодизация и стандарты геологии и даже естественных наук в целом неминуемо окажутся под вопросом.
Более того, понятие антропоцена уже зажило своей жизнью в массовой культуре и в медиа – безотносительно к научным спорам. Не исключено, что ученые совершенно напрасно стремятся уточнить это понятие, пытаясь сформировать дискурс антропоцена. В то же время сам поиск начала разных эпох и процессов характерен для линейного мышления, склонного к систематизации. Как справедливо отмечают Сири Веланд и Аманда Х. Линч, подобная установка парадоксальным образом неприменима к эпохе антропоцена, когда осмысление нами времени и прогресса тоже претерпевает серьезные изменения259.
Андреас Мальм и Альф Хорнборг в вызвавшей широкий резонанс статье «Геология человечества? Критика нарратива об антропоцене» (The Geology of Mankind? A Critique of the Anthropocene Narrative) возражают против того, чтобы дискуссия об антропоцене, неизбежно связанная с проблемой власти и ответственности, велась почти исключительно специалистами по точным наукам260. В своей статье Мальм и Хорнборг отсылают к одному из первых текстов Крутцена об антропоцене, носившему название «Геология человечества» (Geology of Mankind)261. По мнению авторов, в спорах об антропоцене действующим лицом неоправданно выступает человечество как таковое262. Они пишут: «В начале XXI века на долю 45 процентов беднейших обитателей планеты приходится семь процентов выбросов парниковых газов, тогда как на долю семи процентов наиболее состоятельных людей приходится 50 процентов всех выбросов; среднестатистический гражданин США – опять же, если вынести за скобки классовые различия внутри страны – является источником такого же количества выбросов, как и более пятисот жителей Эфиопии, Чада, Афганистана, Мали, Камбоджи или Бурунди»263. Причина антропоцена не в homo sapiens. В целом за уже выброшенное в атмосферу количество парниковых газов в ответе четырнадцать стран, в том числе Китай и Индия264. У каждого третьего обитателя планеты нет возможности пользоваться электричеством. Одна шестая (беднейшая) часть всего населения Земли вообще не причастна к выбросам парниковых газов. Если вычесть три миллиарда беднейших жителей Земли, темпы дестабилизации атмосферы и загрязнения окружающей среды по большому счету все равно не изменились бы265. Около 75 процентов мировой экономической деятельности приходится на государства, состоящие в ОЭСР – Организации экономического сотрудничества и развития. Очевидно, что главная причина изменений, которые привели к «великому ускорению», – потребление в развитых странах (а не прирост, например, населения в развивающихся)266. Резкий скачок количества выбросов парниковых газов произошел вовсе не там, где наблюдался наибольший демографический рост267.
