– Дальше что? – Егоров уже пришёл в себя. Где в глубине души ещё витала надежда, что всё это сон, что спит он сейчас крепким сном у друга своего Мишки Титова, что проснётся скоро и побредёт домой. Там Аннушка грустно посмотрит на его помятый вид, молча поставит на стол свежую окрошку. А он, Вадька Егоров, виновато глянет на жену, вздохнёт и уйдёт на пасеку, где будет сожалеть и бесконечно ругать свою не сложившуюся жизнь. Потом прибежит Ванюшка, и они вместе пойдут домой.

 Так было всегда.

– Так будет всегда… – прочитала его мысли молодая колдунья, – Когда ты покупаешь духи, я знаю, что, читая название, ты произносишь моё имя, а, значит, помнишь. Пусть неосознанно, но помнишь.

– Разве ты можешь любить? Ведь в вашем окружении это не принято! Да и странно как-то звучит – влюблённая колдунья! – Вадим сам удивился своей догадке, – Верно, ведь?

 Красавица изобразила наподобие улыбки:

– Это не любовь, это хуже!

– Ты мстишь мне за что-то?

– За равнодушие твоё. За то, что пытаясь осчастливить свою жену, ты приносишь ей неимоверные страдания. Да и себе тоже!

– Но феи должны быть добрыми!

– И справедливыми…

 Она ещё о чём-то говорила, но Вадим уже видел, как тускнели её очертания, как над лесом поднималась утренняя заря, и куда-то незаметно улетучивался  запах духов.

 Фея хотела ещё что-то сказать, но не смогла, потому что через её тело, уже еле видимое в лучах утренней зари, пронёсся порыв ветерка. Вадим успел заметить последний взмах тонкой руки. И всё.

 Он ещё постоял, провёл ладонью по папоротнику и присвистнул:

– Привидится же!

 Подойдя к дому, увидел сидящую на крыльце Аннушку. Она зябко куталась в накинутый мужнин пиджак и плакала.

– Ты чего это? – ошарашено спросил Вадим,– Всю ночь сидела?

– Тебя не было… – начала, было, жена.

 Вадим жадно, впервые в своей жизни, целовал супругу. Аннушка податливо подставляла шею его губам, одной рукой гладила его взъерошенные волосы, а второй пыталась смахнуть со своих  глаз застоявшиеся слёзы.

– Я знаю, что делать! Я знаю, родная моя! – всё повторял Егоров, – Ты подожди!

 Он вскочил и бросился в дом. Аннушка удивлённо смотрела на дверь. Она видела, как Вадим выскочил с коробкой, в которой лежал с десяток купленных им флаконов, как яростно колотил об стену сарая зеленоватые пузырьки. По всему двору витал аромат растёкшихся духов.

– Вот и всё! – выдохнул подбежавший к жене Вадим. Он опустился на крыльцо рядом с Аннушкой и уткнулся лицом в её плечо. А она гладила его по спине и ничего не понимала…

 Мне порой кажется, что жуткие истории берутся прямо из жизни. В фильмах ужасов нам показывают монстров, глядя на которых, можно сразу понять, что эти существа из сказки. А вот так, если рядом что-то похожее на тебя, с руками, с ногами….

 Много лет назад я услышал эту историю от мамы. Тогда, в середине шестидесятых, она работала фрезеровщицей на приборостроительном заводе. Понятно, какая жизнь была в то время: план, план, план…. Я тогда ещё, будучи ребёнком, подумал, что очень устала моя мама, если рассказывает такую странную историю. Ведь не могло произойти того, о чём рассказывала она отцу! Мой детский разум отчётливо делил всё происходящее вокруг на реальность и сказки.

 Ночью мама проснулась от боли. Средний палец руки был зажат в стальные тиски, которые всё сжимались и сжимались. От страшной боли, казалось, пылала вся рука. Проснувшись от собственного стона, невозможно было сразу отделить сон от реальности! Рядом посапывал отец, в соседней комнате спали ребятишки.  А  левая рука, свихнувшая с кровати, была в чьих-то объятьях. От невыносимой боли выступили слёзы, и мама попыталась поднять руку, но не смогла. И только потом, сквозь темноту, она различила маленького мужичонку, который обеими своими маленькими ручонками сжимал этот палец на её руке. Видимо пыхтел и тужился, потому что позже мама уже не смогла точно рассказать про  эти мелкие детали. Ростом около метра, с бородой, с телом  годовалого ребёнка.

 Мама закричала.  Мужичок от неожиданности отпустил палец. Проснувшийся отец так и не понял в чём дело. Пока мама прижимала к груди начинающую неметь руку, отец как мог её успокаивал. А потом погладил по голове и, сказав, чтобы  не пугалась своих собственных снов, опять уснул. И тут мама с ужасом обнаружила, что мужичок-то никуда и не исчезал! Он спокойно стоял возле кровати и наблюдал за происходящим. Даже сквозь темноту было видно, как он нахмурил брови и строго начал грозить маме пальцем.  Замерев от страха, та видела, как он развернулся и неспеша вышел из спальни на своих кривых ножках….

 А через день маме отрезало фрезой палец. Тот самый, средний, на левой руке. Я хорошо помню, как она ходила по дому и, как куклу, со стоном и слезами на глазах, качала свою забинтованную руку. Страшно.

 Потом я долго боялся этого мужичка. Приходя со школы, зная, что дома никого нет, старался поскорее бросить портфель и быстрее выскочить на улицу. Маленькая сестрёнка тогда ничего не понимала, и по сей день эта историю не вызывает у неё никаких воспоминаний.

 А я вот всё думаю: что это было? Предупреждение, наказание за что-то или просто какой-то жуткий нелепый сон с последующим совпадением?

Картина была хороша!

 Якимов был горд своей работой: то отходил от холста, то приближался к нему, прищурив глаз, пытаясь найти хоть какой-нибудь изъян. Придраться было не к чему, и Якимов самодовольно отложил кисть в сторону, а потом снова отошёл, скрестив на груди руки.

 Ну, просто красавица получилась! Девушка на портрете внимательно смотрела на своего создателя. Тонкие черты её лица придавали картине лёгкость, а пушистые, раскинутые по плечам волосы, гармонично сочетались с убранством крестьянской избы, которое художник старательно изобразил на заднем плане своей картины.

 «Растёшь, Георгий! – хвалил себя Якимов, – Мастером становишься!»

 Неделю назад приехал он в это село. Недорого снял пустой дом, представившись хозяевам свободным художником. Те с радостью согласились сдать ему свободную жилплощадь. Хотя, каждая третья «жилплощадь» была свободной, поскольку разъезжалась молодёжь в большие города, оставляя родителей в ожидании и растерянности. Как же: редко слышались теперь на улицах детские голоса – всё больше покряхтывание стариков да длинные тирады вечно недовольных старух!

 Положив на лавку палитру, Якимов старательно вымыл руки под рукомойником. Ещё раз посмотрел на портрет и вышел во двор.

– Вот и всё, Гоша, вот и всё! – говорил себе Якимов.

 Солнце уже вставало над лесом. Июньское утро предвещало жаркий день, и Георгию захотелось на речку или в прохладу березняка. Завалиться вот так на землю и лежать, лежать…. Главное – картина, и он её написал! Написал без натурщицы, хоть и была мысль пригласить кого-нибудь из местных девиц. Потом раздумал и стал писать по памяти. И ведь получилось!

 Месяцев шесть назад Якимову приснился сон. Увидел он в этом сне необыкновенную красавицу! В крестьянской одежде, с распущенными волосами, она заразительно смеялась и очень просила написать её портрет. Помнится, он пообещал, что обязательно сделает это, как только будет время от основной работы. Якимов тогда расписывал стены детских садов, потому что считался посредственным художником, а мастера, тем более мастера с большой буквы, занимались куда более значимым и более прибыльным делом. Потом Якимова уволили по сокращению, вот и вспомнил он о своём сне. Сначала было отмахнулся – сон есть сон, но всё-таки решил попробовать себя в портретной живописи. И вот получилось!

 В доме что-то упало. Якимов вздрогнул от неожиданности. Немного постоял, пытаясь определить, что бы это могло быть, и зашёл внутрь.

 Всё на месте, кажется. Только почему-то на полу валялась палитра, да кисти лежали на подоконнике. Георгий, удивлённый внезапным перемещением предметов, взглянул на мольберт. Холст с красавицей был… пуст.