– Ты слишком молодо выглядишь для человека, три года сопровождавшего купца, – сказал Гарди.

– Я рано начал, – ухмыльнулся Эрик. Добавил: – Могу показать рекомендации, когда расположимся. К слову, мне оставаться среди солдат или слуг?

– Нет, будешь с нами и оруженосцами, – сказал Гарди. – И рекомендации я посмотрю. Но сперва покажи еще раз, как выглядят эти растения. Без цветов ведь они тоже опасны?

– Да, особенно в жару.

Эрик огляделся и повел его к краю появляющегося лагеря. Подумав немного, спросил.

– И все же, почему вы решили остановиться? Хаук говорил, что велел нас не ждать.

– А до того он велел встать на привал, когда солнце будет в зените. Лошади и люди должны отдыхать. Так что я в любом случае искал место для привала… К слову, насколько все это серьезно? Хаук… обеспокоен, а в таком состоянии он теряет способность внятно изъясняться.

Эрик сказал бы, что Хаук напуган. То, что поначалу выглядело как блажь новобрачной, превратилось в серьезную угрозу, и возможно, не только для Аделы. И Гарди несомненно видит, что творится с его родичем. Но насколько искренне его беспокойство? И насколько откровенным можно с ним быть?

– Насколько серьезно состояние Аделы, сказать не могу, – произнес Эрик, делая вид, будто не понимает намеков благородного, дескать, скажи что ты сам думаешь обо всех этих случайностях. Его наняли как довесок к женщине-охраннице, почти оскорбление, между прочим, с точки зрения благородных. Так что он сражается, когда велят, лечат, когда велят, не лезет не в свои дела и не размышляет особо. Думает пусть лошадь, у нее голова большая.

Он остановился у высокого куста с листьями причудливой формы, будто изрезанными.

– Растение, которое она так неосторожно оборвала – вот так оно, кстати, выглядит без цветов – оставляет глубокие ожоги.

Эрик добавил в голос интонации профессора, читающего лекцию школярам.

– Коварство его в том, что ожоги заметны не сразу, как, скажем, после крапивы, в которую никто не сунется добровольно, раз ее коснувшись. Обычно волдыри появляются спустя полдня. И, лопнув, оставляют после себя глубокие язвы, которые заживают очень долго. – Как долго они заживают без вмешательства плетений Эрик сам не проверял, местные через толмача рассказали. Заодно – и о других гадостях, растущих в округе с попустительства Творца. – …и часто заканчиваются рубцами. Но насколько силен ожог, невозможно сказать, пока он не проявится.

Гарди рассмотрел листья, явно запоминая. Оглядел окрестности.

– Выходит, мы застряли надолго? Но здесь нет воды… Значит, нужно найти место для Аделы в обозе. Если ее руки и лицо покроются язвами и волдырями, ехать верхом она не сможет. – Гарди помолчал. – И, выходит, невестке дорого обойдется мое решение остановиться здесь? – Он ругнулся. – Знал же, что нельзя идти на поводу у женщин! «Как красиво!» – передразнил он. – И я, дурак старый…

Эрик поджег и это скопление опасной дряни, чтобы никто из своих не вляпался. Без цветов растение выглядело совсем не так приметно. Спросил:

– Адела просила остановиться именно здесь? Или кто-то еще?

– Она вообще ни о чем не просит. В смысле, прямо не просит. При людях. Что у них наедине творится, я не знаю. – Гарди усмехнулся. – Хотя чего там не знать. Ночная кукушка всегда дневную перекукует. Неудивительно, что она из Хаука веревки вьет. Я бы на ее месте тоже своего не упустил.

Эрику подумалось, что чересчур многие сегодня почему-то решили избрать его наперсником. Сперва Хаук, теперь его дядя… Осталось только Фолки начать жаловаться на жизнь. Адела, если и будет плакаться, то, скорее всего, в плечо Ингрид. Впрочем, Аделе сегодня вечером будет не до откровений. Может, все же обойдется только ожогом кожи? С ним справиться нетрудно…

– … Адела сказала, что очень красиво, а я подумал, что все равно ищу место для привала. Людям и коням пора отдохнуть. Впрочем, я уже это, кажется, говорил. – Гарди поморщился. – Хаук тоже хорош, мог бы и предупредить, что здесь этакая дрянь растет.

Может быть, происшедшее и случайность. Цветы яркие. Тогда, пять лет назад, на них и многие мужчины обратили внимание. Он сам чуть букет не нарвал, внезапно сообразив, что никогда не дарил Ингрид цветов. Все больше удобное, да практичное. Добрый нож там, дорожную сумку, легкую и прочную. А цветы как-то не приходилось. Потом вспомнил, что в дороге ей некуда будет деть этот веник, да и вообще… Повезло.

А, может, происшедшее сегодня и не случайность.

– А до Аделы никто ничего такого не говорил? – поинтересовался Эрик. – Красиво, дескать. Цветы эти яркие…

– Вроде нет. Или… – Гарди посмотрел Эрику в лицо. – Только не говори, что они и тебя убедили, что страхи моей невестки не напрасны! Хаук правильно сделал, не оставив ее дома, иначе к возвращению обзавелся бы ветвистыми рогами. Но она капризничает, он потакает. Доиграется до того, что Адела совсем распояшется, и придется учить ее плетью.

Эрик пожал плечами.

– Я ничего не знаю о страхах вашей невестки. Это дела вашей семьи. Я охранник. Хаук просил помочь Ингрид, пока нет настоящего дела, она же не может смотреть во все глаза круглосуточно. И раз мне платят за то, чтобы я был настороже, значит, я должен быть настороже. – Он помолчал, рассеянно добавил: – Хотя все это ерунда, конечно… Но все-таки о чем шла речь перед тем, как ты решил, что стоит остановиться именно тут? Если это не семейные дела.

– Кто же обсуждает семейные дела при оруженосцах? – фыркнул Гарди.

Только что он обсуждал их вовсе с посторонним. Все-таки было у дяди с племянником нечто общее: разозлившись или досадуя, оба становились слишком откровенными. Да, таким точно нечего делать при дворе.

Гарди нахмурился, припоминая.

– Сперва то ли Стиг, то ли Бруни… кто-то из сопляков, словом, сказал, что здесь совсем не так, как дома. У нас леса непролазные, не успеешь поле выжечь, снова зарастает. А тут, куда ни посмотри, поле кругом, до самого горизонта.

Эрик бы сказал, что не совсем так – вон, примерно в лиге отсюда темнеет полоса леса. С лошадиной спины ее трудно не заметить. Интересно, водятся ли там лихие люди? В окрестностях Белокамня, где он прожил последние пять лет, таких хватало. Но там купцы сновали туда-сюда. добыча богатая. А здесь? Хаук в историю про разбойников, кажется, поверил, не поверил только в то, что стычка произошла задолго до их встречи.

– Сказал, что много земли, – продолжал Гарди. – Знай паши.

– Они из простых? – спросил Эрик. – Оруженосцы?

Вряд ли благородный стал бы размышлять о том, как пахать поле.

– Бруни простолюдин, попросился к брату на службу, год назад или около того. Незадолго до мора. Оказался смышленым. Так что, когда Хаук вступил во владения замком, я посоветовал взять парня оруженосцем. Раньше-то Хаук сам управлялся, а теперь никак… Стиг из благородных, сын соседа. Получит титул в свой черед, если доживет.

Гарди отвернулся от догоревшего куста, неторопливо побрел в сторону лагеря. Эрик двинулся следом.

– Словом, кто-то из них двоих сказал про поля, – продолжал Гарди. – Бруни, наверное. Фолки на это ответил, что ему больше по душе леса. Охота на его землях хороша. Олени, волки, кабаны. А тут на кого охотиться, на перепелок разве? Стиг – вот это точно он – сказал, что на перепелок тоже весело. И завел про соколов отца. Про них он может вещать бесконечно, пока не прикажут заткнуться, и Бруни, чтобы его перебить, сказал, что тут, наверное, и соколы не соколы, а что-то другое. Потому что здесь все вроде, как у нас: деревья, цветы, а посмотришь пристальней – совсем не похоже. И вот тогда-то Адела сказала, дескать, красиво…

Он помолчал, качая головой.

– Но мне кажется, на самом деле тебе неинтересен наш разговор. Просто ищешь повод уйти от ответа. Во что моей невестке обойдется моя беспечность? Придется носить вуаль до конца жизни?

– Нет. Ингрид об этом позаботится. Я больше опасаюсь отека… один из наших людей тогда начал задыхаться прямо на поляне. Раздуло лицо и шею.