Но тут часто-часто зазвонил телефон. Я оторвался от Нади. Черт подери, кажется, межгород. Телефонистка сказала, что будем говорить с Москвой. В трубке затрещало, послышался голос Жени:

– Папка, здравствуй. У тебя все хорошо? А у нас беда. Дениска вчера пропал.

– Что значит пропал? В милицию заявили?

– Ой, папка! – с досадой воскликнула Женя. – Ты будто не знаешь нашу милицию. Говорят, к утру придет, никуда не денется. Но утро давно прошло, а его нет. Приезжай!

– Утром приеду, – я с досадой положил трубку.

Я сказал Наде, что произошло.

– Сочувствую, – сказала Надя. И добавила, направляясь к двери. – Как-то многовато недоразумений.

– Ты меня бросаешь? – вырвалось у меня.

Надя усмехнулась:

– Я тебя еще не взяла, чтобы бросать.

Дверь за ней бесшумно закрылась. Может, в постели она лучше, с надеждой подумалось мне.

Никогда не пью в самолете. Но на этот раз купил в аэропорту Симферополя плоскую бутылку коньяка, и первый глоток сделал еще до взлета. Не верилось, что с Денисом что-то может случиться. Не сама ли Вера вольно или невольно устроила это домашнее чепэ? Вынудила сына изобразить уход из дома. Но от этого предположения легче не стало. Если твой ребенок ушел из дома – это плохо. Это очень плохо, хуже просто некуда. По себе знаю.

Уличные дружки проболтались, где может скрываться Денис. Мы отправились по указанному адресу.

– Ты должен его вздуть, – нервно внушала Вера. – Дай ему почувствовать твою руку.

Мне еще не приходилось бить сына. Не было ни повода, ни убеждения, что это может дать ожидаемый результат. Уж как меня порол отец, а чего добился? Если есть во мне, что-то стоящее, то вовсе не от порки.

Долго звонили в квартиру, никто не открывал. Наконец, в дверях нарисовался Денис. Неумытое, заспанное лицо, всклокоченные волосы. Всюду беспорядок, запах старых вещей, немытого тела, табака, водки. В кухне – ни крошки.

– Марш домой! – скомандовала Вера.

– Щас, разогнался, – процедил Денис.

Вера выразительно смотрела на меня. Мол, скажи свое веское слово.

– Давай домой, – сказал я.

Денис ответил мне тяжелым взглядом.

В глазах Веры я читал: мы, кажется, о чем-то договаривались? Я повысил голос.

– Давай быстро домой!

Сын сидел на грязной тахте и не двигался с места.

– Тебе нравится этот притон? Тебе не нравится твой дом? – накаляясь, спрашивал я.

– У меня нет дома, – ответил Денис.

– Что ты несёшь? Дома у него нет! – Вера схватила его за шиворот, но он вывернулся с искаженным от злости лицом.

– Ну! – выдохнула Вера, глядя на меня.

Я влепил сыну затрещину, потом другую.

– Отстаньте от меня! – заорал Денис.

Я схватил его и потащил к выходу. Пацан упирался изо всех сил. Тогда я потащил его волоком, пока детеныш не понял, что лучше все же идти своими ногами.

Когда страсти улеглись, и мы ужинали в кухне, Вера сказала, что боится, как бы сынок снова чего-нибудь не отчебучил. Она не хотела, чтобы я возвращался в Крым.

– Может, мне вообще уволиться и сидеть дома?

– А что тебя так тянет в этот санаторий? – прищурилась жена. – Что ты там оставил?

– Вещи.

– А может, что-то еще?

У меня было такое чувство, что Вера знает про Надю.

– Я должен вернуться, – отвечал я.

– Ты можешь быть что-то должен только своей семье, – наставительно произнесла Вера. – А вещи тебе могут прислать поездом.  Я понимаю, тебя влечет. А ты не влекись. Подавляй в себе влечения. Я же подавляю. Думаешь, мне никто не нравится? Какого же ты высокого о себе мнения!

– А ты не подавляй, – нашелся я. – Раскрепостись.

Глаза у жены стали колючими, взгляд – презрительным.

– Какой же у тебя в голове бардак, Терехов! И ты хочешь, чтобы у меня был такой же бардак?

В кухню вошла Женя. Смотрела на меня осуждающе. Сказала со слезой в голосе:

– Папка, ну съезди куда-нибудь еще. Мало ли в стране других санаториев. На Ахтубу свою смотайся, порыбачь.

Мне стало окончательно ясно, откуда у Веры сведения о Наде. Дочь подошла ко мне, погладила по голове, как запутавшегося несмышленыша.

Я подумал: а не съездить ли мне на любимую работу? Не попросить ли любимого редактора послать меня в какую-нибудь командировку? А отпуск отгуляю как-нибудь потом.

Сыр не удивился, что я в Москве. Наверно, думал, что я еще не уехал в Крым. Не удивился и тому, что я отираюсь в редакции. Как бы между прочим, поделился интересной новостью. Офицер морской пехоты вышел вслед за Ельциным из партии. Интереснейшая тема.

Я почему-то сразу догадался, что это Витя учудил. Узнав, что это мой брат, Сыр решил послать другого корреспондента. Но я тоже надумал съездить. Может, смогу что-то изменить. Совсем недавно Витя прислал мне вырезку из армейской газеты со своей фотографией. Держит в руках немецкий фугас. Участвовал в разминировании. Газета называла его героем. И вот – надо же!

Своим решением выйти из партии Виктор мог испортить себе жизнь. На какие шиши будет содержать троих детей? Военной пенсии наверняка лишат. Денежную работу едва ли найдет. А главное, где собирается жить? Стоп! У него ведь названая мать в подмосковной Коломне!

Катерина, родная сестра матери, вдова бывшего замполита Тюменского военно-инженерного училища Власова. После смерти двоих детей Витя был для них названным сыном. Власов помог Виктору поступить в училище и опекал все годы учебы. Сейчас тетка одна. Ей за восемьдесят. У нее трехкомнатная квартира. Пропадет жилплощадь, если… Неужели это выстроилось в голове брата? Как-то слишком уж по-житейски. А почему нет? Но если так, то понятно, зачем он решил выйти из партии.

Звоню в Павлодар родителям. Трубку берет мама, в голосе паника и слеза.

– Юра, ты даже не представляешь, что у нас творится.

– Ты о чем, мама?

В трубке голос отца:

– Прихожу домой и смываю со спины плевки «хозяев страны». Мы им города и заводы понастроили, а они нас теперь выживают. Цены на квартиры падают. Если сейчас не продать, совсем с носом останемся. Виктор советует не тянуть. Первое время, видимо, будем жить у Катерины. Но ты знаешь, у нее семь пятниц на неделе. Если вдруг откажет, можно будет пожить первое время у тебя? Пока купим квартиру, потерпите?

Вот ведь как интересно получатся. Отец даже не спрашивает моего мнения. Стоит им срываться с насиженного места, или лучше перетерпеть. Он с Витей это решил. Но поедут они, отец и мама, не к Вите. Ко мне поедут. Я сказал, что поговорю с Верой. Главное, чтобы у нее не было возражений. Все-таки она – ответственная квартиросъемщица.

Я купил место в двухместном СВ и ехал, как король, без попутчика. Смотрел в окно и удивлялся: Россия везде Россия, что к востоку от Москвы, что к западу. Всюду по обеим сторонам дороги покосившиеся заборы, крыши в заплатах, свалки. Но почему-то хочется смотреть и смотреть. Кажется, прав философ: русская жизнь и грязна, и слаба, но как-то мила.

Но заборы не везде одинаковы. За некоторыми видны только верхушки домов или даже почти дворцов. Правильно ли мы думаем о себе. Общинники ли мы. Вот и на кладбищах всюду оградки. Во все времена, при всех строях и властях. Мертвых зачем-то огораживаем.

После войны в Германии стыдно было быть богатым. Если хотя бы приблизительно сопоставить наши девяностые с концом сороковых, то почему у нас столько бесстыжих среди безбрежного моря бедных и нищих. Хотя стоит ли очень уж осуждать богатеньких буратин, если учесть, что у нас нравственность большинства во все времена проявлялась в материальном преумножении. Жить-поживать да добра наживать – это и есть простая народная нравственность.

Вот и младшего брата, кажись, затронула эта тенденция. Захотел пожить для себя. А как же с романтикой офицерской профессии. А никак. Романтика выветрилась, если даже когда-то сидела в Вите глубоко. Ну и бог ему навстречу. Только партия тут причем. Партия и бог – не близнецы-братья.