Рауль немного пробродил по гостинице, а затем вернулся к себе в номер, не вполне представляя, что ещё он может сейчас сделать. Что вообще он может теперь сделать? Его дорогой старший брат мёртв, теперь следует организовать пышные похороны, на которые приедут и сёстры с их мужьями, и другие родственники… И ему придётся провести целый день, принимая фальшивые и не очень соболезнования, вежливо раскланиваясь с приехавшими и благодаря всех да их сочувствие и доброту. Уже от этого на душе становилось совсем тоскливо, как будто самой потери брата было мало…

А потом что? Жить дальше, вступить в права наследования, стать новым графом де Шаньи… жениться на Кристине, наконец дать ей все, чего она ни пожелает… А вместе с этим ввести её в суровый, полный акул знатный круг, в котором её может не принять даже его семья. И, если сёстры, Изабо и Мари, ещё могут промолчать, особенно, если Рауль поговорит с ними об этом, то чопорная тетушка Сюзанна, которая наверняка приедет из Ланьона ради таких событий, не даст вчерашней простолюдинке жизни.

На этой мысли Рауль остановился и тряхнул головой. Что-то он совсем расклеился после смерти брата, раз допускает такие мысли. Пусть тетушка и кто угодно ещё говорят, что им хочется, это ничего не изменит. Он любит Кристину, и никому не позволит разлучить их!

Мысли юноши вернулись к Филиппу, к их детству и юности, даже ко времени, когда ещё был жив их старый отец. Глядя в окно на жизнь за стеклом, потерявшись в тяжелых раздумьях, Рауль чуть слышно затянул старую песню, любимую им с детства:

– L’ombre s’évapore,

Et déjà l’aurore

De ses rayons dore

Les toits d’alentour ;

Les lampes pâlissent,

Les maisons blanchissent,

Les marchés s’emplissent,

On a vu le jour.

Простые слова и незатейливый мотив, знакомые ему с самых ранних лет, когда ещё маленький виконт де Шаньи слышал, как эту песню распевает их старый садовник, очень любивший чайные розы и веселые песни, невольно успокаивали, и Рауль продолжал, напевая все громче и громче:

– L’huissier carillonne,

Attend, jure et sonne,

Ressonne, et la bonne,

Qui l’entend trop bien,

Maudissant le traître,

Du lit de son maître

Prompte à disparaître,

Regagne le sien.

Песня окончательно затянула его, юный виконт, точнее, уже почти граф, прикрыл глаза, продолжая:

– Gentille, accorte,

Devant ma porte

Perrette apporte…

Рауль внезапно смолк, осознав, что очередной начатый им куплет он поёт уже не один, что к его голосу присоединился другой, тоненький и нежный.

– Son lait encor chaud

Et la portière

Sous la gouttière

Pend la volière

De dame Margot, – легко улыбаясь, пропела появившаяся в дверях мадам Жанна, а затем взглянула прямо на Рауля и улыбнулась ещё шире.

– Мадам Эспуар! – смутился юноша.

– У Вас превосходный голос, дитя мое, – отметила дама, подходя ближе.

– У Вас тоже, – ещё сильнее смутился Рауль, – хотя насчёт моего голоса Вы мне льстите – это самая обыкновенная песня, ее любой споёт.

– Не спорю, но дело не в песне, – заметила мадам Жанна, – у меня прекрасный слух, поверьте мне. Меня с детства учили музыке, а после того, как скончалась моя свекровь и разъехались кто куда мои дети, я начала преподавать музыку. И, поверьте моему опыту, виконт, – она взглянула на его с необычайной серьезностью, – Вы поёте не просто хорошо. Вы, месье, могли бы сами стать Ангелом Музыки для своей невесты, будь у Вас такое желание.

– Что Вы такое говорите, мадам!

– Говорю, что думаю, мальчик мой, – с прежней легкой улыбкой пропела мадам Эспуар, – я была на представлении и слышала, как он поёт, и это было потрясающе, но можете не сомневаться – если Ваш голос слегка огранить, Вы будете петь ничуть не хуже. Вы, я полагаю, уже обучались музыке когда-то?

– Да, в детстве, – кивнул Рауль, – правда, моему музыкальному образованию не уделяли слишком большого внимания…

– Понимаю, – рассмеялась мадам Эспуар, – пение – не дело для благородного юноши. Однако… Вас, получается, ещё и почти не учили, и Вы уже поёте вот так…

– Ну как «так»? – окончательно смутился Рауль, хотя тут же попытался встрепенуться – он не робкая барышня, чтобы так стесняться похвал.

– Вот так! – и мадам Эспуар уверенно показала на него рукой, – вот спойте ещё. Давайте, следующий куплет.

Она подошла ближе, обходя его и становясь ближе к окну, чтобы лучше видеть и слышать юношу. Рауль вздохнул и подчинился:

–Le joueur avide,

La mine livide

Et la bourse vide

Rentre en fulminant,

Et sur son passage

L’ivrogne, plus sage,

Cuvant son breuvage,

Ronfle en fredonnant…

Мадам Жанна прикрыла глаза и по её лицу расплылась блаженная улыбка.

– Это прекрасно, дитя мое, просто прекрасно! Я сейчас, слушая Вас, получаю не меньше удовольствия, чем вчера, когда профессиональные актеры пели «Дон Жуана»! Просто потрясающе!

Рауль вздохнул: кажется, всегда спокойная и хладнокровная мадам Эспуар питала немалую страсть к музыке, и оттого её обычное спокойствие сменилось восторженной радостью. Её округлое, чуть тронутое морщинами личико все сияло, и ярче всего – прекрасные голубые глаза.

– Вы, верно, не слышите сами себя, – не прекращая улыбаться, продолжала женщина, – так обычно и бывает, ведь собственный голос мы всегда слышим иначе. Однако я все слышу, уж поверьте мне. Вам следовало бы немного подучиться… О, как бы я хотела научить Вас! Таких учеников у меня ещё не было! Виконт, а попробуйте спеть повыше. Какую-нибудь другую песню, возможно?

Рауль снова вздохнул, на этот раз обреченно, еле сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. Он очень любил музыку, приходил в буквальный экстаз, слушая божественное пение своей дорогой Кристины, но себя он никогда не считал особенно талантливым в этой области.

– Ну, – мягко пожурила его мадам Жанна, – Вы же не откажете старой женщине в удовольствии, Рауль?

Юноша сверкнул глазами и, в каком-то странном порыве внезапно возникшего не то протеста, не то обычного полудетского озорства, громко пропел:

– Aux armes, citoyens

Formez vos bataillons

Marchons, marchons!

Qu’un sang impur

Abreuve nos sillons!

Мадам Эспуар аж поперхнулась от неожиданности.

– Ничего себе, какие песни знают и поют нынешние французские дворяне! Вас кто научил «Марсельезу» петь, Рауль?

Юноша лишь плечами пожал, но мадам Жанна уже махнула на это рукой.

– Однако же я права! Это было просто прекрасно! Да простит меня мой муж, Вы поёте лучше него, а это, уж поверьте мне, может услышать от меня не каждый оперный певец, любимец огромных толп. Ах, если бы Вы позволили мне Вас учить! Из Вас бы вышел просто превосходный «Ангел Музыки», Рауль.

Она отвела от него взгляд, переведя его куда-то в сторону двери, и усмехнулась:

– И, кажется, не я одна так думаю.

Рауль резко обернулся, для того лишь, чтобы тут же столкнуться с изумленно-восторженным взглядом широко распахнутых глаз Кристины.

Комментарий к Часть 30. Песнь жизни и смерти

Примечание 1: В главе использованы 1, 5, 6 и 7 куплеты песни 1802 года под названием «Tableau de Paris à cinq heures du matin».

Примечание 2: для тех, кто не вполне знает, что представляет из себя голос Хэдли Фрейзера (ибо, будем честны — партия Рауля не из тех, что может полностью раскрыть талант певца, тем более такого, как он), предлагаю ссылочку на мою любимую арию в его исполнении:

Hadley Fraser - Beyond the Door, https://www.youtube.com/watch?v=El_2SbE8fAg

Вот по ней слышно, что он поёт не хуже Рамина Каримлу в роли Призрака (эти двое вообще друг друга стоят).

========== Часть 31. К новой жизни первый шаг ==========

– Вы со мной не согласны, Кристина? – лукаво поинтересовалась мадам Эспуар, глядя на девушку.

Кристина лишь неопределённо кивнула, не сводя широко раскрытых глаз с Рауля.