А чего стоил их совместный проект, когда в качестве гостя Александра Качур пригласила в шоу «На Говерле» своего новоиспеченного мужа, звезду телеэфира, прозорливого и смелого новостного обозревателя Влада Волгина? Как классно они смотрелись вдвоем, молодые, красивые, стильные, зубастые! Как остроумно играли словами, как подтрунивали друг над другом, с какой трогательной откровенностью позволяли зрителям заглянуть в замочную скважину своей личной жизни… Зрители были в восторге, какое там, зрители писали кипятком, и рейтинги зашкаливали.
При мысли о Волгине недобрая ухмылка искривила ее губы. Ева, прервав беготню вокруг фонтана, взглянула на мать и остановилась в недоумении, но Саша быстро справилась с лицом. Ева успокоилась и побежала дальше. Кофе остыл, но это уже не имело значения. Ей расхотелось его пить.
Зрителям не нужно знать, с какими жалкими, придурковатыми, невыносимыми, зацикленными на себе невротами ей приходится иметь дело каждый день. Сколько усилий надо приложить, чтобы тот бред, который они несут, казался легкой, остроумной, занимательной болтовней. А с некоторых пор она стала замечать, с какой пугающей неотвратимостью сама превращается в зацикленную на себе невротичку. Нет, бывают, конечно, счастливые моменты, когда удается поговорить с нормальным человеком и получить от работы хоть какое-то удовольствие, но это исключения, которые, как известно, лишь подтверждают правила.
Глава 2
Дорогой все дальше и дальше
Из телевизионного шоу «На Говерле», вышедшего в эфир на канале Интер 11 августа 202… года.
Ведущая:
Как вам кажется, многое ли изменилось в нашей стране за последние четыре года?
Гость, известный писатель и общественный деятель Анатолий Огневич:
Знаете, Сашенька, мне всегда казался любопытным один факт. Кажется, у нас в стране в последние годы вечно происходит что-то такое сверхзначимое. А оглянись чуть пошире – разве за последние триста лет существенно что-то изменилось?
Ведущая:
Где-то я готова с вами согласиться. Но все же грустно отрицать потенциальные возможности нашей нации, как вы думаете?
Анатолий Огневич:
Рискую навлечь на себя гнев вашей аудитории, и, возможно, справедливый гнев, Сашенька, но мне много лет. Я воспитывался еще в те времена, когда в стране, в которой мы все жили, любили говорить: «У нас великое прошлое! У нас великое будущее!» Сейчас воспоминания об этой стране раздражают, но тогда меня интересовало другое: а что же твориться с настоящим? С ним-то что не так? Если у нас такое великое прошлое и, как утверждают, великое будущее, отчего же в настоящем все так плохо?
От еды близнецы отказались. Саша расплатилась по счету, и они сели в машину. Она чувствовала, как из-за стекол их провожают жадные взгляды и была рада поскорее убраться отсюда. Ауди плавно вырулила с парковки и вернулась на трассу Киев-Днепро. Предстояло преодолеть еще сто двадцать километров.
После остановки немного полегчало. Саша полностью сосредоточилась на дороге. Дети вели себя смирно, в основном молчали, только попросили сделать в машине потеплее. Саша переключила климат контроль на двадцать три градуса. Телефон тоже молчал, но она нет-нет, а поглядывала на него, по привычке ожидая, что он вот-вот зазвонит. Ауди послушно преодолевала километр за километром. Скоро Балаклея.
Солнце спряталось за набежавшими облаками и больше не преследовало Ауди. Поля и холмы перестали сверкать изумрудной зеленью и затаились в ожидании перемен. Поднялся боковой ветер, пока не сильный, но уже чувствительный.
Вот и Балаклея. Пролетели указатель с названием. Просто село, достаточно большое, но далеко не город. Три продуктовых магазина, салон по продаже прицепов (салон, конечно, громко сказано, скорее, просто стоянка, где громоздилось несколько разнокалиберных прицепов), кафешка средней паршивости, рассчитанная на дальнобойщиков, одна неполная средняя школа, с тремя десятками учеников, один детский садик. За селом Балаклея девятнадцать лет назад все и произошло.
Они ехали из Киева, мама и мальчики. В то лето мальчики окончили школу, поступали в университет и отправились с мамой подавать документы. К тому времени они уже переехали в новый дом и Саша с отцом остались наводить порядок. Только-только перебрались, всего с неделю. Еще не до конца перевезли вещи, но уже жили. Саше предстояло последние два класса доучиваться в Смеле, и новая школа ей резко не нравилась. Пусть это и известная на всю область гимназия, все равно полный отстой. В Киеве остались подружки и один молодой человек, из ее же школы, только на год старше, с которым готово было завязаться подобие отношений, первых в ее жизни. А тут пришлось бросить все и переселиться в эту дыру под названием «новый дом». Она завидовала братьям, которым уже не придется ходить в эту кошмарную провинциальную гимназию. Родители, конечно, уверяли, что она контактный человек, прекрасно адаптируется в новой среде и скоро найдет новых друзей. Они говорили, что по сравнению с Киевом в новой жизни будет масса преимуществ, но верилось с трудом. Правда, оставался последний аргумент и он действительно имел право на существование: это всего на два года, а потом она тоже уедет учиться. Вот это действительно утешало, хотя два года казались сроком немалым.
Балаклея промелькнула быстро. Саша нарушила правила дорожного движения и не сбавила скорость в населенном пункте. Она хотела скорее проехать то самое место. Место, где случилась авария.
Иногда она ловила себя на мысли, что мало что помнит из той поры. Образы остались, ощущения тоже, а вот лица как-то размылись, стерлись из памяти. Так странно, прошло почти двадцать лет, как они погибли. Прожита целая жизнь, сама она выросла, выучилась, сама придумала себе работу, добилась такого успеха, о котором другие могут только мечтать, два раза была замужем, родила близнецов, но до сих пор старается вычеркнуть это место из жизни. Как говорит психолог, это из-за того, что травма оказалась слишком глубока, болезненна и оставила неизгладимый отпечаток, с которым, впрочем, можно и нужно бороться.
Саша подумала, что теперь не укажет точное место, где фура всмятку раздавила мамину машинку, красный фордик «фокус». А раньше оно ей даже снилось, во сне она гуляла там, и могла бы сориентироваться на местности в любой момент, хоть ночью, хоть днем. Когда Балаклея осталась позади, она почувствовала облегчение.
Небо нахмурилось еще больше, боковой ветер усилился, и солнечное утро сменилось на предгрозовое ожидание. В мае нет ничего устойчивого. Вообще в мире нет ничего устойчивого. Сегодня ты жив и полон надежд, а завтра лежишь, превратившись в кровавое месиво в сплюснутой консервной банке, и то, что от тебя осталось, вырезают автогеном. Вот так-то.
– Мам, хочется пить.
Ева положила ей на плечи свои худенькие лапки.
– До Смелы осталось совсем ничего. Оттуда до дома еще минут двадцать. Потерпите или будем останавливаться?
Саше не хотелось останавливаться, хотелось уже поскорее приехать. Хотелось оказаться лицом к лицу с тем, что ждет их в том доме, ведь ожидание казни хуже самой казни.
– Потерпим, – вздохнула Ева, положив подбородок на спинку Сашиного кресла.
– Ева, уберись, ты меня отвлекаешь.
Ей не удалось скрыть раздражения, и дочь послушно вернулась на свое место. Хорошая, послушная девочка. На самом деле, о такой дочери можно только мечтать. Она и сама была такой же послушной, хорошей девочкой. Только у бедняжки Евы нет такой чудесной мамы, какая была у нее самой первые пятнадцать лет жизни.
И тут ожил телефон. Ей показалось, что звонок заверещал оглушительно, в клочья раздирая плавную, укачивающую тишину салона. Ну и кто же из двоих? Саша взяла телефон в руки.
Лорик.
– Да, – сказала она в трубку.
– Привет! – пророкотала Лорик глубоким, успокоительным басом. – Выехали? Где вы уже?
