Скипетр держит на подушке граф Шувалов. И словно искры сыплются из этого скипетра, когда луч солнца коснется бриллиантов, покрывающих его.

А против этой сказочной группы расположилась другая, не так богато разодетая, но полная красоты, грации и особого, изысканного вкуса, который сквозит во всем начиная от перьев на прическах дам до красных каблучков у ботинок, сжимающих стройные, узенькие ножки парижских светских щеголих, перенесенных под небо Севера, как переносят порою роскошные цветы из-под открытого южного неба в жаркие парники северных теплиц…

Впереди всех стоит принц д'Артуа в темном, но великолепном наряде.

После обмена официальными приветствиями Екатерина дала знак Платону Зубову, который передал ей шпагу с литым из золота эфесом, осыпанным драгоценными камнями.

Взяв в руки это великолепное оружие, Екатерина обратилась к д'Артуа:

— Ваше высочество, теперь вам предстоит трудный подвиг — поднять разрушенный и опрокинутый трон, целые тысячелетия стоявший так незыблемо и твердо! Предстоит борьба за право при помощи отваги, ума и ратных сил, которые вы, принц, конечно, с Божьей помощью сумеете собрать вокруг священной орифламы французских королей. Примите же эту шпагу, данную Богом для короля на одоление дерзких врагов власти, покоя и счастья на земле! Я бы не вручила ее вам, если бы не была глубоко убеждена, что вы скорее пожертвуете жизнью, чем откажетесь употребить этот клинок так, как предписывает долг и слава вашей династии! Бог на помощь, ваше высочество! Беритесь за дело, в добрый час! А здесь всегда с живым интересом будут следить за вашей благородной борьбой и молить Бога о ваших победах!

Став на одно колено, принял знаменитую шпагу принц д'Артуа.

— «Бог, дама и моя вера!» — вот клич, с которым предки наши шли на победу или смерть. Только эти же слова и повторю я сегодня, полный невыразимой благодарности к новой, небом посланной избавительнице из чуждых, холодных стран, которая, подобно Жанне д'Арк, опоясавшей Карла мечом победы, пророчит и нам счастье этим священным даром! «Бог, дама и моя вера!» — повторяю я. А моя вера — это возрождение законной власти в истерзанной, страдающей, но все-таки прекрасной моей Франции… Мир народам и счастье всем под сенью векового трона, под защитой закона и Бога!

Сказав эту короткую речь, принц поцеловал руку императрицы, получил ответное лобзание в голову, и аудиенция окончилась.

Усталая удалилась к себе императрица и собиралась отдохнуть, когда послышались шаги за дверью, ведущей на половину Зубова, и сам он появился перед ней.

Наблюдательная и чуткая Екатерина сразу заметила, что фаворит чем-то недоволен. И, предупреждая нападение, встретила его вопросом, в котором звучала нотка раздражения:

— Скажите, генерал, что это вы делали вчера весь вечер? Даже не могли прийти, когда я просила вас…

— Странно, ваше величество, — совершенно ей в тон, невольно вторя, заговорил Зубов. — Я именно хотел обеспокоить вас вопросом: почему вы не изволили меня предупредить, что желаете вчера принять наедине этого плаксу Шуазеля?.. Но дело сейчас не в том… Я с очень важным сообщением. Оказывается, что мы порою бываем чересчур доверчивы, ваше величество, — играя словами, выдал эту фразу фаворит. — Преследуем якобинство не только в России, но стараемся обессилить его в далекой Франции. А здесь, во дворце, главари этих каннибалов живут, занимают высокое положение, готовят наследника великой державы!

— Ах, вы снова про Лагарпа, — со вздохом облегчения произнесла Екатерина, довольная, что неприятная сцена ревности прошла стороной. — Снова про его сношения с кантональным советом. Но, друг мой, — переходя на русский язык, примирительно заговорила она, — пойми: нельзя же вадскому гражданину, хотя бы и воспитателю моего внука, даже и не объявленного наследником покуда, нельзя же Лагарпу запретить сношения с его родиной только потому, что там образ правления республиканский… Важна не идея, а то, как ее проводят в жизнь. Надо знать, кто берется за это опасное дело. Вон почитай даже святое Евангелие; ужасное учение. Не надо ни царей, ни богачей, ни войны… Бог и люди, дети его, равные перед Богом, вольные перед небом, братья между собою. То же пишут теперь и на стенах домов в Париже. Но пишут братской кровью, канальи! Вот за что я их так не терплю… А наш Лагарп… Ты же знаешь его: подлинно не то что мухи — блохи не задавит, хоть бы и кусала его. Буддист какой-то, а не гражданин республиканского Вада… Успокойся… Нервы у тебя… Или печень. Бывает это от устали. Хочешь, я Роджерсо…

— Ах, ваше величество, при чем тут моя печень! Я душу свою готов положить за мою государыню, а мне о печени говорят. Я совсем не про кантон — про другое. Свеженькое нынче узнал… Слыхали, что у нашего «будды» есть в Париже братец, ему полное несходство, хоть и единокровные и единоутробные… Генерал от санкюлотских шаек и ярый якобинец сей брат… И между ними горячая переписка идет… Долго ль до греха?.. Да я не о себе… О моей государыне, о…

— Ха-ха-ха! Так вот что! Благодарствуй, милый друг. Меня бережешь! Спи спокойно. Кому я нужна, мертвая? Только митрополиту, гляди. Подарок получил бы за отпеванье… Да сыну моему, не в обиду сказано… А боле никому… Все же благодарствую за опеку и охрану… Все ли?..

— Нет, еще есть. Но вижу, в добром настроении состоите. На потом уж отложу… Не портить бы такой веселости.

— Когда зла буду, тогда и подвезешь, друг мой. Ладно. И на том мирюсь. А теперь иди сюда… И мы помиримся с тобой…

Когда Зубов собирался уйти к себе, Екатерина остановила его снова:

— Постой. Теперь не скажешь ли то, что ранее не договорил? Занятно мне. Знаешь, любопытна до смерти я ныне стала…

— Могу ли не сказать? Да и дело само наружу просится… Наставник тот превосходный — «будда» эта самая и в иную политику ныне пустилась, уж не пойму, на что глядя, я. Принялся авансы в Гатчину закидывать…

— Что? Что? — потемнев и подымаясь даже с кушетки, переспросила Екатерина. — В Гатчину? Какие авансы? В чем?

— Миротворец, вишь, всесветный сказался в пройдохе швейцарском… Мирить отца с сыновьями задумал… Против вашего величества их поднять задумал… Откуда ветер подул, сказать не умею. А что правду вам доношу — Бог порука… И еще надо сказать…

— Постой… постой… Их, внуков? С Павлом… Не понимаешь почему? А я понимаю… Хворала я… всем заботы и припали в царстве хозяйничать… Готовить себе куски да пирожки. Врут, не будет того! Завещание готово. За верными руками лежит. Да манифест подписанный… Суворову и Румянцеву поручу его, когда почувствую… Когда пора придет… А пока, хвала Господу, не собираюсь наследства никому оставлять — ни сыну, ни внуку… Так вон куды господин философ метнул! На двух свадьбах пировать хочет, да и прежной не оставит… Хитро… Не по-философски. По-купечески, скорее. Недаром у них там торгаши все отъявленные… Добро. Я узнаю. Молчи пока! Я сама внука спрошу… Не бойся, тебя не выдам… Молчи… Все сама узнаю. С Богом, пока. Захара только позвони.

Захар явился и стал, ожидая приказаний, у дверей.

Екатерина, размашисто шагая, засучивая рукава, ходила по комнате и бормотала про себя:

— Куда забираться стали, верхогляды проклятые!.. Канальи, прохвосты!.. Бродяги, медвежатники!.. Я им задам!.. Я им покажу!

Захар осторожно кашлянул.

— Александра Павловича попроси сейчас же ко мне! — даже не оглянувшись на камердинера, приказала императрица и продолжала мерить шагами просторный, светлый покой.

Обеспокоенный тем, что его в необычное время и так срочно зовут к императрице, великий князь Александр торопливо сменил домашний китель на парадный мундир и, запыхавшись от быстрого перехода, спуска и подъема по дворцовым лестницам, появился в покое Екатерины.

— Саша, милый, иди, иди сюда! — совершенно спокойно и ласково встретила его бабушка.

Они обменялись обычной лаской: внук поцеловал руку, она его в глаза.

— Ну, садись сюда. Надо нам потолковать с тобой. Боже! Я как-то не замечала, какой большой ты вырос!.. Совсем мужчина… И красавец на загляденье… То-то мои некоторые фрейлины стали так задумчивы, вздыхают, бледнеют и часто являются на дежурство совсем не в свой черед… О, ты далеко пойдешь, мой свет… Не стыдись. Я же твоя бабушка… Ближе садись… Тут, на скамеечке, у ног. Помнишь, как в прежние годы, когда ты с Костей приходил каждый день и мы так весело, бывало, играем и в жмурки, и в лошадки, и в жгуты… А потом вы сядете у моих ног… И я вам сказки складываю. Поди, не забыл.