Как-то так. Он, вообще, на самом деле необыкновенный пацан, уникальный, Алиса каждый раз поражалась его поступкам, его своеобразно устроенному мышлению. И тому, как при такой удушающей материнской любви он умудрился стать настоящим цельным человеком, глубокой интересной личностью. Может, они с бабушкой и дедом помогли как-то?
Ладно, о переезде.
Итак. Никитос возмутился – к идее с квартирой он не имел ровно никакого отношения, его и так все вполне себе устраивало, это была целиком и полностью инициатива Эммы Валентиновны. Как водится. Ну и тут уже выступила-таки и Алиса.
– Я так понимаю, их мнением ты не поинтересовалась, – не спросила, утвердила она.
– Ну вот, мы же сейчас обсуждаем все вместе этот вопрос, – раздражилась мама, указав на бабушку с дедом, сидевших плечом к плечу, словно сплотившись перед бедой грядущей.
– Мы не обсуждаем, ты просто ставишь нас перед фактом, – уточнила Алиса. – А ничего, что они пожилые люди и для них любые перемены, тем более переезд из дома, в котором прошла вся их жизнь, из родового, так сказать, гнезда, где жили еще бабушкины родители, это не просто стресс, это разрушительно для их физического и морального состояния.
– Ну они же не в другой город уезжают и не к чужим людям, – раздражилась пуще прежнего мама от необходимости объяснять дочери элементарные вещи и вообще что-то объяснять, когда она все продумала, решила и уже мысленно исполнила. – У нас большая квартира и не так далеко от их, как ты изволила выразиться, родового гнезда, даже ближе к их любимому рынку. К тому же первое время я, скорее всего, поживу с Никитой. Им тут будет хорошо.
– А ничего, что я тоже живу в той квартире и там прописана? – полюбопытствовала как бы между делом Алиса.
– Ну-у-у… – Эмма Валентиновна посмотрела на дочь задумчиво, будто только сейчас увидела, что-то там прикинула у себя в голове и пожала плечами. – Поживешь с нами.
– С вами? Поживу? – повторила за ней Алиса, подчеркнув интонацией-нажимом вопрос, и посмотрела иронично на мать, наигранно восхитившись: – О как!
– А что такого? – агрессивно отреагировала на иронию дочери Эмма. – Тебя же постоянно нет, ты в своих экспедициях пропадаешь и преподаешь до поздней ночи! Можешь и с нами пожить. Ну или что-нибудь придумаешь, – чуть скривившись от недовольства, отмахнулась она, мгновенно переключаясь на более важные моменты.
Нет, Алиса давно не обижалась на мать. Ну, почти не обижалась.
Когда она стала жить с бабушкой и дедом, бабуля Римма Тихоновна настояла и лично отвела внучку к хорошему психологу, который помог девочке разобраться со своими обидами на маму, претензиями и несбывшимися ожиданиями. Хотя, как ни странно, особых обид у Алисы на мать не имелось, по крайней мере, таких, из которых вырастают большие, непоправимые комплексы и проблемы. Она довольно рано поняла, в чем ей очень помогли разобраться бабушка с дедом, да и папа, что Эмма – она вот такая, и ничего с этим невозможно поделать. И никто в этом не виноват – просто такой человек, и все. В общем, Алиса не обижалась на мать. Почти. Бывало, в подростковом возрасте, в особо тяжелых случаях разрушительного материнского эгоизма, ее все-таки цепляло, порой даже всерьез цепляло. Не то чтобы она была нелюбимой или притесняемой дочерью для мамы, но-о-о… Как бы это сформулировать?
Мама… это мама.
Это отдельная и непростая тема, как и ее отношения с Алисой.
Если вкратце, то…
У Эммы имелась определенная жизненная концепция: она выбирала мужчину, некий объект для любви, благополучно его прибирала – и начинала вот Любить и Служить, позиционируя себя Женой Великого Человека. Все обязательно с больших букв, эдак… величественно, значимо, монументально. Так ей это виделось-представлялось. Любовь в тех отношениях оставалась под большим вопросом – или вообще без вопросов, ибо больше всего на свете Эмма любила себя в той придуманной и выбранной ею для жизни роли.
Видимо, все же Никитосу актерское дарование от маман досталось. Эмма постоянно, ежеминутно как бы наблюдала за собой со стороны – достаточно ли она жертвенна, достаточно ли хороша для жены Такого Человека, как она выглядит в этой Великой Любви и Жертве? А выглядеть требовалось великолепно, она ж не хухры какие-то там мухры – а служит Таланту. То есть такой бесконечный театр одной актрисы, где она внутри своей главной роли-ипостаси – Жены и Музы гения.
Такой вечный бенефис. Блистать – вот ее задача и актерское «зерно».
Наверное, всем жилось бы немного полегче, если бы маму хоть иногда можно было лишить «подмостков», не позволяя работать на публику, но проблема состояла в том, что публика как таковая ей особо-то и не требовалась – самой благодарной и восторженной публикой Эммы была она сама. Поэтому и находилась постоянно, что называется, «в роли». А это не истребимо ничем.
Как-то так. И хоть «гениев» Эмма тщательно подбирала-выбирала, но долго те, как правило, в ее жизни не задерживались. Эммочка довольно быстро разочаровывалась, уставая ждать, когда же муж наконец станет известным ученым, деятелем государственного уровня и признанным мировым светилом. И принималась за поиски нового объекта для любви и служения.
Кстати, ни разу никто с крючка ее внимания не соскочил и никому из мужчин не удалось уйти нетронутым, если Эмма положила на него глаз. Уж больно хороша была Эммочка! Красавица, такая утонченная, изысканная, притягательная – мужчины влюблялись до одури на свою беду.
Во втором ее браке родилась Алиса. Первые годы жизни Алисы Эмма обожала дочь и, понятное дело, видела в ней гениальную, одаренную личность. Ну а как, кого же еще? Но когда и отец Алисы не сделал стремительной карьеры, которой от него ожидала жена, и не пробился в ряды академиков, Эмма вскорости развелась и с ним. И все ее буйные чувства к дочери как-то быстро сами собой поугасли, трансформировавшись в тихие, ровные и спокойные, без особой привязанности. Алиса все больше времени проводила то с мамиными, то с папиными родителями, перекидываемая мамой из одного дома в другой.
А вскорости Эмма вновь вышла замуж и Алису практически перестала замечать, считая дочь с семилетнего возраста человеком самостоятельным. Собственно, так оно и было, ибо Алисе невольно приходилось самой заботиться о своих нуждах, делах и проблемах, поскольку маме в ее новой жизни оказалось не до дочери.
Ну а когда родился Никита, Эмма просто отправила Алису жить к своим родителям, чтобы та не диссонировала непонятным объектом в идиллической картинке ее нового, счастливого семейства, где муж будущий академик, она великолепная молодая жена академика, а их ребенок гениален и необыкновенен. Картинка с выставки.
Впрочем, Алисе было тогда уже четырнадцать лет, и она давно стремилась перебраться к бабушке с дедом, устав от закидонов мамы и ее отношения к дочери. Только Эмма дочь не отпускала, это испортило бы имидж идеальной семьи, в которой непременно должен быть ребенок, пусть и не родной ее мужу. А поскольку с рождением Никитки семья обрела, так сказать, полную упаковку, то – иди доченька, свободна.
Отца Никитки, «будущего академика», не оправдавшего надежды, Эмма выперла из своей жизни и квартиры лет через пять, а вот сын стал для нее единственным человеком на земле, которого она по-настоящему, на этот раз без всякой игры и дураков, совершенно беззаветно, бесконечно любила, да что там любила – обожала!
А дочь? Какая дочь? Ах да, дочь, ну она сама со всем справится.
Алиса и справлялась. И, как ей казалось, вполне себе неплохо. Нет, ничего трагично-печального, она все-таки не сиротинка брошенная, не стоит забывать, что у нее имеется вполне себе вменяемый и любящий отец, а также бабушки с дедушками, которые ее всегда поддерживали и помогали при необходимости.
А тут здра-а-асте вам – поживешь с нами! Это как?
А это так, что всем, кто находился за столом в тот момент, стало совершенно очевидно, что о наличии дочери в своих грандиозных раскладах Эмма Витальевна как-то позабыла ненароком, лишь сейчас вспомнив о столь неожиданном препятствии на пути к воплощению своей Идеи. И тут же, с ходу, нашла самое простое и, с ее точки зрения, замечательное решение: ну а что, если Алису деть некуда, значит, та будет жить вместе с ней и стариками. Что вы ей голову морочите, это же все такая ерунда, при чем тут Алиса – главное, у Никиты будет отдельная квартира!
