Ближе к вечеру, на шестнадцатом часу третьего дня оловянной войны, Мориц поднял руку и карающей дланью сокрушил левый фланг побеждающей армии. Глядя на омертвевшее поле боя, на переплетения уже лишённых искры жизни тел, он спросил:

   - Курандо... Барл, скажи мне, зачем это нужно?

   Барл, специальной лопаткой передвигавший отряд конницы, стремящейся осуществить правофланговый манёвр, оторвался от своего занятия и внимательно посмотрел на него.

   - Я мог бы тебе сказать, что войны были, есть и будут всегда, что тот, кто не сражается, не нападает, а лишь заботится об обороне - ставит себя на край пропасти, ибо другие не дадут ему мирной жизни. Я мог бы тебе сказать, что войны двигают всемирный прогресс. Армия и флот на сегодняшний день являются самыми большими потребителями металлов, холста, кожи. Что самое странное и на мой взгляд забавное, так это то, что Молох войны, при всей своей прожорливости, стимулирует целые производства: металлургию, горное дело, ткацкий, сапожный, седельный, кузнечный промыслы и многое другое. В последнее время богу войны стали поклоняться не только правители, оружейники и солдаты, но и учёные: математики, механики, химики и так далее. Всего и не перечислишь. Но, по моему, тебя беспокоит нечто иное. Я прав?

   Мориц взял в руки тонкую тросточку и принялся выборочно опрокидывать выстроенных напротив вражеских пушек солдат.

   - Я хотел сказать: зачем это нужно именно нам? Что нам мешает уйти в тень и зажить своей жизнью?

   Взгляд Курандо на миг затянулся осенней тоской, потом вновь просветлел - как будто ничего и не было, и вопрос пролетел мимо цели.

   - Ты уже раз удалялся в глубокую тень, - произнёс он деланно безразлично, вновь берясь за лопатку и намериваясь продвинуть конный отряд до намеченной цели. - Я думаю, жизнь в гробу тебе не понравилась.

   Шустрым винтом взвилась тросточка в воздух и, скользнув по столу, разбросала в разные стороны конных солдат.

   Курандо распрямился, повертел в руках лопатку и бросил её на стол, смяв стоявших в центре воинства пикинеров и уложив находившийся в резерве целый взвод мушкетёров. Их взгляды встретились. Произошло столкновение осеннего неба с чёрной грозой.

   - Я думаю, ты знаешь больше, чем хочешь сказать, - Мориц с пугающим выражением лица глядел на него. - Мне кажется, ты слишком продвинут для обычного "пса". Ты не простой "переписчик", - Мориц указал рукой на стол, на расстроенное, истерзанное оловянное воинство. - Ты слишком быстро схватываешь суть. У тебя идеальная память. Ты очень подвижен, вынослив. Тебя не мучают мигрень, подагра, ревматические боли, - всё то, что беспокоит людей в твоём возрасте. Обычно "переписчики" получают в наследство всё то, что имел "носитель", но ты, похоже, сумел внести исправления...

   - А может быть, я себя просто очень достойно веду?

   - Нет. Я чувствую. В тебе больше жизни, чем в других "переписчиках". Жар твоего разума обжигает. Ты тоже являешься сверхгероем?

   Курандо усмехнулся и отвёл в сторону взгляд. Наклонившись над столом, он провёл рукой, опрокидывая немногих оставшихся стоять на ногах оловянных бойцов. Теперь всё. На поле боя тишь и покой. Как в царстве мёртвых.

   - Ты не ответил на мой вопрос.

   - Что ты хочешь знать?

   - Когда я увижусь с Владыкой?

   Курандо вздохнул, и Мориц не уловил - то ли облегчённо, то ли тоскливо.

   - Как и все. Владыка явится в твоём сне.

   - Это не ответ.

   - А ты считаешь, что уже готов?

   - Да. Я считаю.

   Курандо усмехнулся и если бы не усы, делающие его похожим на старого филина, Мориц решил бы, что его оскал угрожающ.

   - Я даже уверен, что знаю, какую ты набьёшь цену.

   Мориц уловил в его словах злую насмешку. В глазах старика читался явный намёк. Мориц почувствовал, как в глубине закипает раздражение, и едкая грязная накипь поднимается всё выше и выше, багровой пеленой застилая глаза. Он едва удержался, чтобы не влепить Курандо затрещину. Дуэль. За такие намёки он не прочь сразиться с ним на дуэли.

   Курандо, из старого воина становясь похожим на содержателя ночного притона, давя циничную усмешку, произнёс:

   - Получив такую награду, ты возьмёшь на себя большую ответственность. Ты даже не представляешь, что тебе придётся сделать, чтобы удержать её у себя.

   Мориц, ощущая целую смесь из гнева, упрямства, стыда и раздражения, вновь принялся расставлять на столе оловянных солдат.

   Мысли о девушке туманили ему голову. Он и думать о ней не мог, и не думать не мог. Он любовался ею, как растущим на клумбе цветком, и в то же время одного созерцания ему было мало. Он хотел приблизиться к ней и прикоснуться рукой, хотя понимал, что его прикосновение убивает.

   В девять часов они завершили свои детские, но по-взрослому серьёзные игры. Курандо откланялся и ушёл. Мориц, бросил последний взгляд на оловянное воинство, загасив все свечи, кроме одной, перешёл с ней в другую комнату - в библиотеку.

   Там, поставив свечу на заваленный книгами столик и взяв в руки томик стихов, он позволил своему телу провалиться в мягкие подушки кресла.

   Хотелось расслабиться. Душа требовала лирики. Сам он не был любителем поэзии, но с тех пор, как осознал, какую власть над душами и помыслами людей может иметь красное слово, он заставил себя ознакомиться с наилучшими произведениями наиболее превозносимых молвою поэтов, в тщетной попытке понять: почему? Что тут такого? Что в рифмованных строчках пленяет людей? Не понял. Не смог постичь. И только решил с находчивостью прожжённого хитреца: раз слово зажигает сердца, его воины - в лагере, в походе и в битве - должны быть с песней, вселяющей в них гордость и храбрость.