Шут то сопровождал нас с одной стороны, то перебегал на другую, а потом под звон негромким чистым тенором завёл однообразную песню…  которая мне очень не понравилась. В этой песне не только мотив был однообразным, но и слова:

— Принц ведёт себе невесту, птичку в золотую клетку…  Принц ведёт себе невесту, птичку в золотую клетку…  Принц ведёт себе невесту, птичку в золотую клетку…

… Я еле успела броситься на руку Кайлеана, и заряд, который должен был испепелить певца, прошёл мимо. На стене, сложенной из грубого тесаного камня, осталось большое пятно копоти.

Шут сел на мостовую и, закрывая голову руками, горько заплакал, а Кайлеан сердито выкрикнул:

— Какого дьявола, Данимира Андреевна?

Я выразительно посмотрела на него и покрутила пальцем у виска. Потом, догадавшись, что меня могут неправильно понять, потыкала в сторону плачущего и снова изобразила тот же жест.

Не знаю, что помогло больше — мои ужимки или чужие рыдания, но Кайлеан остыл быстро и, хотя ноздри его сердито раздувались, он фыркнул, отвернулся и потащил меня дальше.

Странный шут отстал, а песенка — нет.

Удивительно навязчивая мелодия…

Когда мы проходили сквозь анфиладу залов заброшенного пустынного дворца, из окон которого можно было видеть только жёлтые барханы, простиравшиеся до горизонта, в воздухе стояло негромкое, но ощутимое не то гудение, не то жужжание. Даже пол здесь был покрыт толстым слоем песка, и мне казалось, что звуки издают сами песчинки. Наверное, от звукового зуда в ушах навязчивая песенка ожила как неубиваемый зомби и принялась колобродить в сознании. Тогда я в сердцах подумала, что лучше бы Кайлеан испепелил певца-дурачка до того, как он открыл рот.

Но тут анфилада закончилась.

Кайлеан налёг плечом на тяжёлую резную дверь, она отворилась, и жужжание исчезло вместе с песенкой.

Могучий рёв ударил в уши.

Мы оказались на широком мокром гранитном выступе посреди грандиозного водопада. Гранит обрывался в пустоту, по обеим сторонам его окружали бурные пенистые воды, неудержимо несущиеся к краю пропасти; берега скрывала завеса водяной пыли, да и существовали ли они?

Кайлеан подвёл меня к краю, взмахнул рукой, очертил круг над нашими головами и щёлкнул пальцами.

Шум пропал, будто отключили ток, питающий гигантские динамики.

В звенящей тишине Кайлеан сказал:

— Конец пути, Данимира Андреевна. Последний переход. Я сосчитаю до трёх, и прыгаем вниз. Если всё будет хорошо, окажемся в Эрмитании.

Я, вытянув шею, заглянула в кипящую бездну, потом воззрилась на него с вопросительным выражением: а если всё будет плохо?

Кайлеан как всегда понял правильно.

— Водяную пыль видите?

Я на всякий случай ещё раз огляделась по сторонам и кивнула.

— При неблагоприятном исходе окажемся в том же виде. Пожалуй, ради такого случая…  можете говорить, Данимира Андреевна. Вам есть что сказать?

Он с насмешливым любопытством наблюдал за мной.

О да. Мне было что сказать.

Я откашлялась и чуть хриплым от долгого молчания голосом сказала:

— А представляете, Кайлеан Георгиевич, вот возвращаемся мы, и попадаем на Землю, а там, оказывается, прошли тысячелетия, и все давным-давно улетели на Марс или ещё куда, и планета вся такая дикая, заросшая, и города разрушены, и дороги…  кругом одни беспечные животные, а из людей только мы с вами вдвоём…

Кайлеан Георгиевич, видимо, слишком живо представил себе эту картину, потому что сначала замер, глядя каким-то расфокусированным взглядом, а потом вдруг наклонился и поцеловал меня в губы.

Поцелуй был краток и длился всего на долю секунды дольше, чтобы считаться целомудренным, но мне хватило и этого мгновения: сердце ухнуло вниз, ноги стали ватными, а в голове образовалась пустота.

Эта пустота помешала мне напугаться…  хотя стоило бы, и помешала вовремя вспомнить, что можно говорить вслух. Я немо уставилась на Кайлеана.

Кайлеан в ответ пожал плечами — жест мог бы показаться безразличным, если бы его лицо не излучало поистине мальчишеское удовлетворение.

— Давно хотел узнать…  можете не уходить в монастырь, Данимира Андреевна.

Я не смогла ответить — просто не знала, что сказать.

Он взмахнул рукой, щёлкнул пальцами, и рёв водопада вновь с силой ударил по ушам.

Кайлеан, глядя на меня, выговорил что-то ещё, но расслышать его слова было невозможно. Потом он показал мне сжатый кулак и начал отсчёт, выкидывая пальцы.

На счёт «три» мы, по-прежнему держась за руки, прыгнули вниз.

Падение длилось вечность, но вечностью не закончилось. Приземлились мы относительно мягко, упав на упругую поверхность, покрытую тканью, однако какое-то время лежали, слегка оглушённые, не шевелясь и не расцепляя рук.

Широко раскрыв глаза, я смотрела вверх.

Помещение, в центре которого мы оказались, было просторным и круглым. Высоко над нами парило перекрытие — крыша красивой куполообразной формы, но при этом всё равно какого-то промышленного вида. Купол, собранный из листов серебристого металла, был опоясан трубами-воздуховодами. Подкупольное пространство перечёркивалось балками. По верхнему ярусу стены шли широкие арочные окна с частым переплётом, вдоль них — галерейка, огороженная тонкими железными перилами.

Сквозь окна проникал яркий солнечный свет и освещал цепи, спускающиеся с балок. На цепях на разной высоте были укреплены массивные деревянные брусья.

Спорткомплекс для Гулливера?

Мой взгляд опустился ниже.

Стены из прямоугольных блоков грубо тёсаного, красновато-коричневого — на солнце красно-оранжевого — камня были разделены по горизонтали на несколько этажей; многочисленные металлические лестницы, ведущие от уровня к уровню, переходы и площадки присутствовали в изобилии. Меж ними змеились трубы разнообразного диаметра и непонятного назначения. Примерно посередине, на уровне третьего этажа, располагались огромные запертые ворота с широкими подмостками перед ними.

Фабрика по производству…  производству чего?

— Я когда-нибудь говорил, Данимира Андреевна, что вы умница? — прозвучало сбоку.

Я повернула голову.

Кайлеан глядел на меня и улыбался непривычно мягко.

По его умиротворённому виду сразу же стало ясно, что дела хороши, но мои брови вопросительно приподнялись.

— Можете говорить, всё закончилось. Мы дома.

— Нет, никогда! — вымолвила я с трагической горечью. — Вы говорили, что я пилю вас, и что вру всё время, и что я вас достала. Ещё вы сказали, что я толстая и голос у меня писклявый. А про умницу — никогда.

Он моргнул.

— Не говорил я, что вы толстая…  — пробормотал Кайлеан. — С чего мне такое говорить?

— Вы предположили, что на мне брюки лопнут. Два раза. Ладно, если бы один раз. А то дважды!

Он снова моргнул, потом догадался и хмыкнул:

— Перестаньте дурачиться, прекрасно знаете, что я вовсе не то имел в виду.

Я рассматривала его довольное, но осунувшееся лицо…  под глазами залегли глубокие тени, на подбородке и скулах проступила щетина…  Сколько же мы шли?

— Тяжело было? — спросила я.

Кайлеан прикрыл глаза, затем взглянул вновь, пристально и остро.

— Вы умница, Данимира Андреевна, — произнёс он на этот раз без тени улыбки. — И мне нравится ваш голос.

От этих простых слов к голове прихлынула кровь. Я вдруг живо осознала, что лежим мы в опасной близости, по-прежнему держимся за руки, и что во взгляде Кайлеана начинает проступать некое не свойственное ему выражение. Именно такое выражение появилось у него перед тем, как он меня поцеловал — там, посреди водопада.

Вот теперь я испугалась по-настоящему…  в основном, собственных желаний.

Тот поцелуй был так краток, я ничего не успела понять, не успела узнать, попробовать, почувствовать…

И ещё мне ужасно хотелось провести рукой по кайлеановской щетине…

Это были странные и очень неосторожные желания. В сочетании с реальным положением дел они могли породить только отчаянье и тоску.