Дать человеку посуху пройти,
С начальницею чтоб не объясняться,
Копейку заработать и свести
Расход энергии и пищи к минималке,
Костюм, опять же, глаженный на мне
И зонт, подарок, спит на полке
И не спасёт, ну разве, что во сне.
А дождь спешит и капельки стучатся,
Весёлой дробью, мелко, по спине…
Им что, их много, им бы посмеяться
И покататься сидючи на мне.
На полчаcа
Из-под небес бездушных, в полдень,
на землю плюхнулась стена
снегов, прошитых синей тенью,
когда-то поднятых со дна
и принесённых южным ветром
на наши севера…
Они дышали тёплым морем,
солёным, чистым, как слеза,
светилось лето, сквозь узоры,
и испарялась бирюза…
и мы от счастья ошалели,
нырнули в снег,
на полчаса, на полчаса.
Минуточку
Женщина, в бледненькой кофте,
как ты все годы жила…
Что ж не скопила на платье,
замуж не вышла, стрела,
что поражает девчонок
в юные очень, не очень сердца,
цель не нашла, не пробила,
краем прошла, обожгла.
Как ты живёшь, проживаешь,
юные годы, свои…
Часто ли в них застреваешь,
чтобы надеть каблучки,
чтобы пройти по дорожке,
мимо весёлых рябин,
чтоб постоять у окошка,
хоть бы минуточку, с ним.
И снова
И снова, спрятав дальше зубы,
мечты безвольной оборвав полёт,
иду, как раб, без всякой злобы
на недостроенный, рабочий эшафот.
И каждый раз, не знать об этом,
какой подпишут мне приказ…
сто лет бродить по белу-свету
иль выхожу в последний раз.
Я буду счастлив в том и этом,
жизнь не закончится никак…
ни с вспыхнувшим огнём, рассветом,
ни в переходах на закат.
Я буду плыть по воле, свыше,
в неведомые дни, потом года
и будет на земле не меньше смеху,
когда покину вас, и на всегда.
На живую
Я славлю Господа, я Господа молю,
не оставляй меня в минуты роковые…
Когда ослеп и глух к Нему,
когда, что не сумел, когда блефую.
Молю и славлю Господа сейчас,
когда нутром и сердцем, Его, чую…
Но может быть случится, что за раз,
вдруг оборвёт, кто, ниточку святую.
Молю и славлю Господа всяк раз
и всякий раз, к Нему, лишь уповаю…
Не допусти, чтоб нить оборвалась,
она в меня зашита, на живую.
Чтоб я…
О, сколько раз, гроза секла
меня плетями ледяными,
вгоняла в ступор молния, стекла
разбитого обломками стальными.
Но я не мог ей уступить,
забиться воробьём под крышу,
я должен был ей возразить
и крикнуть… жги, я вышел.
И выходил, удар держал,
я пёрся против дикой бури,
я воином себя воображал,
великим, в бесшабашной дури…
Я взглядом молнии вгонял
в земную твердь
и плач, тот, слышал…
младенец мамку слёзно умолял,
чтоб я, их, связи не нарушил.
За круг
Дорога до бесконечности,
Тревога не отступает ни на шаг
И всё талдычит так, не так,
Иду, оглядываюсь, мерю
Глазами горизонт, не верю…
Он исчезает на глазах.
Я снова упираюсь в двери,
Которых не открыть никак,
Какой пустяк,
Идти в обход, не хватит лет
И зим не хватит, точно, ныряю в снег…
Привет, ты кто, мне срочно
Дорогу вычислить
И совершить побег
От самого себя, чтоб прочно
Собакой взять пропавший след,
Уйти за круг, до сель порочный.
Как могла…
Она жила, пыталась, как могла,
но жизнь, её, всё время отторгала.
Болезней жутких череда,
сквозь детство, сил не прибавляла.
Случилось, замуж выходила,
всё тошнило,
дитё рожала, чуть не умерла.
Но и его не сберегла
и через год, уже одна,
ревела над могильною плитой,
зажав зубами вой.
Да так, что лопались кишки
и разум размыкал объятья,
перед глазами листья-платья
кружили вальсы, и цветы
роняли слёзы на те платья…
Она с ума сходила, в коридоры,
в которых шторы закрывали свет.
И было безразлично, кто во что одет,
чем занят, сколько нужно лет,
чтоб свет пролился на их землю
и стал единственною целью,
жизнь не разрушить, а продлить.
Слишком…
Желанья нет… стать человеком,
уж слишком горек его путь,
с людьми ли быть, быть одиноким,
проблем хватает, утонуть
и не однажды, много раз…
Двадцатый век, век жутко грязный,
дерьма без меры, напоказ,
на всякий вкус, душе соблазны…
и всякий раз, в который раз.
Не повезло…
Ничего не надо человеку…
жившему когда-то на земле,
а сейчас скользящему по ветру,
и не наяву, и не в седле.
Нет под ним донского иноходца,
нету Змей-Горыныча под ним,
только степь и путник у колодца,
словно разговаривает с ним.
Словно хочет объяснить, как вышло,
что печально жизнь прожита,
большей частью, всё-таки, без смысла,
сказки, юность, дальше суета.
Сердце не наполнилось любовью,
вера не с горчичное зерно,
даже взгляд на прошлое не с болью,
а с усмешкой, ну, не повезло.
Дюже
Мне дюже нравится, что воздух напряжён…
Что в нём всё время сталкиваются мысли,
Которых тьма и свет, надуманным числом,
И каждая свободна, и искусна
В создании систем…
По большей части, в никуда плывущих,
Ярких и гнетущих, не возбуждающих тот час,
Но вот случается дилемма, и озарение
Вдруг посещает нас,
В одно мгновение весь жизненный запас
Переплавляется в творение,
Чудесным образом, и в профиль, и в анфас.
Сойди
Жизнь окаянная сойди
Со сцены каменных театров,
В просторы степи, прорасти
Зерном, когда начнётся жатва,
То будут новые плоды
Не заражённые проклятьем
Нависшей над тобой судьбы
И будут плодотворны дни,
Принявшие в свои объятья,
Побеги истинной любви…
Исход из каменных театров.
Абажур
Дом полон пьяных, потных трупов,
над ними алый абажур,
загаженный зелёной мухой
и кот уставший, глазками вприщур.
О чём он думает сейчас,
какие в голове химеры…
зачем пьют столь, за каждый раз,
неужто нет на это меры.
И, что потом, когда очнутся,
опять в окно, в чём есть, сигать,
мне может мякнуть валерьянки,
как в прошлый раз и поорать.
Со всеми вместе, это лучше,
чем одному башкой страдать,
а смерть придёт, никто не вспомнит
и сил не хватит закопать.
Если…
А если осень не прольётся
В деревни наши, на поля,
То птица в клин не соберётся,
И не услышим журавля,
Их крик прощальный не коснётся
Души твоей, моей,
Свернётся серое пространство
До незначительных идей,
Умрёт без золотого поля,
Без сена сочного для лошадей,
Простое и живое слово,
Как птицы крик, не для людей.
В ожидании
Я каждый день молюсь за вас,
