— Ну, я уже давно знаю твоего отца.

— Я догадалась. Я немного помню это место, — отвечаю я, ставя свой стакан на место.

— Как много ты помнишь? — Она стремится к непринужденности, но я улавливаю заминку в ее тоне, и хотя вопрос можно истолковать как имеющий двойной смысл, она говорит это с таким этикетом, что я не сомневаюсь в ее намерениях. На самом деле, если бы я не прочитала кое-что из Книги, и если бы я не знала того, что знаю о своем отце и Королях, ее вопрос и то, как она его произносит, проскользнули бы мимо меня.

— Не так уж много. Я просто помню, как он привозил меня сюда ребенком. Папа говорил, что это его свобода. Мне просто нужно было немного отдохнуть.

— О? — Это привлекает ее внимание. Я снова улавливаю ее тон. Как будто она понимает, что, возможно, показалась слишком заинтересованной, она слегка отпускает нажим своей улыбки. — Что ж, надеюсь, мы сможем тебе это дать. — Приходит официант, ставит хлебные палочки и чесночный хлеб на центр стола, и я сразу же тянусь за одной, желая чем-то себя занять, не включая допрос.

— Да. — Я пожимаю плечами, как сделал бы любой другой подросток. — Я имею в виду, только школа и мои друзья. Это все немного чересчур. Моя любовь к стрельбе только усилилась с возрастом, и я не знаю… — бормочу я. — Наверное, мне захотелось сменить обстановку и немного отвлечься.

Кация кивает, как бы понимая, но я вижу тысячу вопросов, скрытых за спокойной и собранной позой, которую она так хорошо держит.

— Как долго ты планируешь оставаться?

— Только на ночь. В понедельник у меня школа, так что я должна вернуться завтра днем.

Она улыбается в знак благодарности.

— Ну, я надеюсь, что тебе понравится твое пребывание. — Официант возвращается, ставит оба наших блюда на стол и уходит. Взяв вилку, я нарезаю лосося и кладу немного в рот, он мгновенно тает. Борясь с желанием застонать от одобрения, я медленно жую, запивая водой.

— Так вы с моим отцом все еще хорошие друзья?

Женщина перестает жевать и сглатывает.

— Ну, конечно. Я полагаю, он сказал тебе прийти сюда?

— Вообще-то, он не знает, где я сейчас. Просто села в машину и уехала. Я вспомнила это место и решила приехать сюда. — Кация кладет нож и вилку, промачивая салфеткой рот.

— Значит, он не знает, что ты здесь? — уточняет она, хотя я уже это сказала.

— Нет, не знает. Это проблема? — Наклонив голову, я наблюдаю за ее реакцией.

Ее лицо расслабляется, прежде чем она улыбается.

— Нет. Никаких проблем.

Эта сучка хороша. Во что бы она ни играла, у нее это хорошо получается. Поднявшись на ноги, она улыбается, но не настолько, чтобы улыбка достигла ее глаз.

— Чувствуй себя как дома, Мэдисон, — бормочет она таким тоном, что у меня по позвоночнику бегут мурашки. — Я уверена, что здесь достаточно всего, чтобы занять твое время. — Затем она поспешно уходит.

Вернувшись к еде, я двигаю лосося по тарелке, размышляя о том, что, черт возьми, только что произошло. Кто эта женщина и почему ее зовут Кация? Решив, что лосось слишком хорош, чтобы пропадать зря, я доедаю его до конца и запиваю водой. Откинувшись на стуле, обдумываю свои варианты, — которых, признаться, не так уж много. Я могла бы написать Нейту или Бишопу и спросить их об этой новой находке. Но это помешало бы моей цели сбежать, потому что знаю, что они оба будут здесь в мгновение ока, чтобы забрать меня. С другой стороны, они могли бы дать мне ответы, в которых я так отчаянно нуждаюсь из-за этого нового открытия.

Выдохнув, я поднимаю свой бокал и делаю глоток. Нет, я не могу этого сделать. Во-первых, у меня слишком много гордости, а во-вторых... у меня слишком много гордости. Мне придется разобраться в этом дерьме самостоятельно и надеяться, что меня не убьют в процессе. Глотая прохладную воду, я замечаю движение со стороны внешнего дворика и смотрю в его сторону. Заметив очертания шляпы камердинера, я поднимаюсь на ноги, бросаю пару купюр и направляюсь к дверям, которые открыты, впуская прохладную лесную ночь. На деревянных перилах, обрамляющих крыльцо, горят лампочки, и стоят несколько кресел-качалок, смотрящих в сторону леса. Глядя слева направо, я успеваю заметить спину мальчика, когда он поворачивается и исчезает за углом. Немного ускорив шаг, я иду за ним. Как только я поворачиваю за угол, чья-то рука прикрывает мне рот.

— Шшшш, — шепчет мне на ухо голос, прежде чем у меня появляется шанс закричать о кровавом убийстве. — Я… Я не причиню тебе вреда. Кивни, если я отпущу тебя, и ты не будешь кричать.

Я киваю, чувствуя, что уже достаточно раз уклонялась от смерти, чтобы написать книгу о том, как не быть убитой. Он отпускает, и я разворачиваюсь, мое дыхание перехватывает, когда пытаюсь замедлить свое беспорядочное сердцебиение.

— Какого хрена? — шепотом кричу я ему. — Это было необходимо?

Его реакция мгновенна.

— Да.

Мой рот закрывается, когда я изучаю его вблизи. Так он выглядит немного старше меня, теперь я вижу некоторые недостатки на его лице, но парень все еще молод. У него теплые шоколадно-карие глаза, обрамленные длинными ресницами.

— Кто ты такой? — спрашиваю я, не совсем понимая, о чем должна спрашивать, но решаю, что спросить, кто он, — это хорошее начало, и это даст мне несколько секунд, чтобы прийти в себя после его удивления.

— Дэймон. Ты Мэдисон Монтгомери?

— Дэймон? — шепчу я, ища на его лице подсказки.

— Да, — отвечает он на своем ломаном английском. — Это на латыне. Ты Мэдисон?

— Нет, мне просто нравится притворяться ею, знаешь, потому что перспективы просто потрясающие. — Я не могу удержаться от сарказма. Его лицо остается спокойным, неподвижным и не впечатленным моим чувством юмора. Он немного серьезен и очень сух. — Это шутка, — говорю я после неловкого молчания.

— Шутка? — Он пробует это слово на язык. — Что значит шутка?

Наклонив голову, я сужаю глаза.

— Что ты имеешь в виду? — Что-то не так в этом мальчишке, и страх запечатывает мое горло.

— Non fueris locutus sum valde bonum... — начинает он, и я в замешательстве втягиваю воздух. Он замечает мое недоумение и поправляет себя. — Извини, я имею в виду, что плохо говорю на английском. — Что ж, в этом есть смысл, и это все усложняет.

— Хорошо, — медленно отвечаю я. — Какой твой родной язык? — Может быть, это испанский. Боже мой, надеюсь, это испанский, потому что я знаю его очень хорошо.

— Латынь.

Бл*дь.

Потирая лоб, я качаю головой.

— Я ни черта не знаю латынь. Ладно. — Поднимаю на него глаза, его лицо все то же, как у потерявшегося щенка, который рвется на волю, чтобы заговорить, но умеет только лаять. Я почти чувствую, как от него исходит разочарование. — Ты, — указываю я на него, — встретимся в моей комнате через пятнадцать минут. Здесь небезопасно.

Он кивает.

— Номер?

— Нет, я на Золотом уровне. Не знаю, что написано на моей двери, но я прикреплю это... — Достаю из кармана листок бумаги. — ...на мою дверь. Хорошо? Понятно?

Он, кажется, обдумывает мои слова, а затем кивает.

— Да, я понимаю.

Иисус, бл*дь, Христос. Конечно, мой единственный способ что-то узнать здесь говорит только на гребаной латыни.

Опять этот язык.

Кивнув, я отправляюсь на поиски своей комнаты, постепенно приходя к осознанию того, что, возможно, мне не удастся сделать так много выстрелов, как я изначально надеялась.

Расхаживая взад-вперед по своей комнате, я жду, когда пройдет время. Прошло уже сорок минут с тех пор, как я сказала парню встретиться со мной здесь, и начинаю терять терпение. Звонок моего телефона превращается просто в фоновую музыку, пока я, наконец, не сдаюсь.

— О, черт возьми! — Подойдя к прикроватной тумбочке, я беру телефон, раскрываю его и подношу к уху. — Что?

— Не *би мне мозги, Мэдисон. Где ты, бл*дь, находишься? — рычит Бишоп в трубку.