– Видимо там же, где вы спрятали свои хорошие манеры, Никита Сергеевич, – огрызаюсь я, сохраняя бесстрастное выражение лица. – Запереть меня в машине, чтобы утолить свое любопытство – просто верх галантности.

Моя отповедь приводит его в ступор. Я вижу, как на красивом лице сменяются эмоции. Сначала исчезает улыбка, потом появляется растерянность и, видимо, сожаление. Он протягивает руку и нажимает на кнопку. Замки щелкают, и я понимаю, что свободна.

– Арин, прости, – с искренним раскаянием в голосе произносит он. – Я не хотел обидеть тебя. Ты же знаешь, я волнуюсь и хочу помочь.

Я вздыхаю и откидываюсь на сидение, ощущая себя ребячливой склочницей.

– Вы меня тоже извините, – шепчу я.

Внезапно на глаза наворачиваются непрошеные слезы и чтобы спрятать их, я сцепляю руки и начинаю крутить простенькое колечко на пальце – подарок родителей на восемнадцатилетние.

– Совсем плохо? – тихо спрашивает Вернер, неожиданно накрывая мои холодные руки своей теплой ладонью.

Вместо ответа я качаю головой, отчаянно моргая, чтобы не дать слезам пролиться.

От его руки идет такое тепло, такая сила и уверенность, что на мгновение, на одно короткое мгновение, я позволяю себе расслабиться и насладиться этим целомудренным прикосновением.

Тем временем, он легонько сжимает мои ладони, как бы выражая поддержку и одновременно удерживая их на месте. Его свободная рука приподнимается, и в следующее мгновение я ощущаю прикосновение его пальцев к своему подбородку.

Тренер вынуждает меня поднять взгляд, и я робко подчиняюсь.

– Что-то случилось дома? – спрашивает он спокойно.

Я качаю головой.

– В университете?

Я вновь отрицательно мотаю головой.

– Кто-то обидел тебя в нашей группе?

Снова нет.

– Я тебя обидел?

– Нет, конечно, – шепчу я, опуская глаза, не в силах дольше выносить его явное сочувствие, но продолжаю ощущать на себе его внимательный взгляд, прожигающий меня насквозь.

Он тяжело вздыхает. Потом откидывается в своем кресле и запускает пальцы в волосы – он делает так, только когда волнуется, я знаю. А волнуется он крайне редко.

– Ты… – на секунду он замолкает. – Ты влюбилась? – продолжает тихо, вновь ероша волосы на затылке и, тем самым, выдавая свою нервозность. – Блин, я убью урода, который посмел обидеть тебя!

Я столбенею. Но самое ужасное в том, что еще до того, как я понимаю, что он имеет в виду влюбленность не в себя, а в какого-то гипотетического парня, я успеваю охнуть и покраснеть, тем самым подтверждая его догадку.

Вернер с неожиданной яростью бьет кулаком в центр руля, отчего машина жалобно пищит. А выражение его лица, мрачное и пугающее, ошеломляет меня.

– Слушай, – говорит он, явно чувствуя себя не в своей тарелке. – Я не очень знаю, как там у вас девушек это происходит и что говорить в таких случаях, но поверь мне, он не стоит твоих переживаний.

Вместо ответа я лишь печально усмехаюсь. Боже, сколько злой иронии в этом разговоре, да и во всей ситуации!

– Да он просто дурак, – с внезапной злостью бросает он. – Кто бы он ни был – он не стоит и сотой доли твоих переживаний, Арина.

– Правда? – даже не пытаясь скрыть сарказма в голосе, спрашиваю я.

– Поверь мне, – он слегка подается вперед и берет меня за плечи обеими руками. Его напряженный взгляд пронизывает меня насквозь: – Я не буду сейчас выпытывать у тебя подробности – как бы мне ни хотелось прибить негодяя, посмевшего тебя обидеть, это не мое дело. Просто пообещай мне, что ты не будешь делать глупости. И если тебе понадобится дружеский совет, ты придешь ко мне.

На несколько секунд в салоне вновь воцаряется тишина. Я впервые за вечер позволяю себе открыто встретиться взглядом с Никитой Сергеевичем.

– Я обещаю, – шепчу я, отрывисто кивая головой.

Мой ответ машинальный и заведомо лживый; но ничего другого в данной ситуации я сказать не могу.

Вернер удовлетворенно улыбается, а потом вдруг прижимает меня к себе. Ох…

Ох.

Ох.

Если бы только я могла передать словами те совершенно бешеные эмоции, затопившие меня в этот момент. Его восхитительный запах, в котором перемешались ароматы чистого тела и дорого парфюма, отравил мои легкие. Помимо воли, я придвигаюсь ближе и утыкаюсь носом в крепкое плечо, чтобы вдохнуть этот запах глубже, запомнить его, сохранить. Чувствую, как кровь приливает к щекам, как приятное тепло растекается где-то в районе живота и как сердце пускается в пляс, очарованное этой внезапной, но такой желанной близостью.

Внезапно я очень жалею, что не настояла на такси. Я могла бы показаться Никите Сергеевичу и Светлане неблагодарной стервой, но зато я бы не боролась сейчас с этим дьявольским искушением поднять свои руки и обнять его, провести ладонями по его спине, сжать плечи… Оставаясь с Вернером наедине, я играла с огнем, а пожарных расчетов рядом не было.

– Все будет хорошо.

Это были последние слова сказанные им прежде, чем я высвобождаюсь из его объятий и выскакиваю из машины.

Я знаю, что он следит за мной, пока я иду к подъезду. Моя безопасность, безопасность любого из его подопечных всегда для него в приоритете. Несмотря на достаточно молодой для тренера возраст, он очень ответственно относится к своим обязанностям наставника и старшего товарища. В любой поездке, на любых сборах, на каждых соревнованиях мы все чувствуем его надежное плечо, на которое можно опереться в случае неудачи. Это вновь заставляет меня испытать тоску по тем временам, когда в наших взаимоотношениях не были замешаны мои чувства.

Я открываю входную дверь в подъезд электронным ключом и, несмотря на то, что мне очень хочется обернуться и посмотреть на Никиту Сергеевича еще раз, я сдерживаю этот порыв. Прошмыгнув в подъезд, закрываю за собой дверь и только тогда слышу низкий шум мотора и звук отъезжающей машины.

Не знаю как, но я умудряюсь прожить остаток недели без особых потерь. В финале сумасшедшего дня, когда Никита Сергеевич вообразил, что я страдаю из-за неразделенной любви к мифическому парню, я несколько часов ворочаюсь в постели, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации. На ум приходят театральные жесты вроде ухода из группы Суворовой, чтобы не компрометировать всю команду, и поиска фейкового молодого человека, чтобы при случае предъявить его Вернеру, но я понимаю, что не сделаю ни того, ни другого.

До контрольных прокатов в Сочи остается чуть меньше недели, и тренерский штаб здорово нагружает нас тренировками. Несмотря на ночи, которые я провожу в мечтах о Вернере, днем я вполне успешно включаю режим спортивного робота и на льду выкладываюсь на сто процентов. Виолетту Владимировну по-прежнему не устраивает компонентная часть моих программ, но даже она отмечает, что в техническом плане я настолько хороша, что есть шансы вернуть в свой арсенал тройной аксель, который я не прыгала с шестнадцати.

После памятного разговора в машине Никита Сергеевич сильно ко мне не придирается. На тренировках он предельно корректен, а свободного времени перед началом сезона ни у кого из нас практически нет: он доводит до совершенства программы фигуристов нашей группы, а я занята прыжками и повторениями хореографических связок. Наедине мы больше не остаемся. Правда, несколько раз я ловлю на себе его изучающий взгляд, но он отводит глаза, как только замечает, что я тоже смотрю на него. Порой у меня создается ощущение, что ему некомфортно в моем обществе, но, справедливости ради, я и не просила его лезть мне в душу, так что сам виноват!

Мне, конечно, непросто в новой реальности, но я приспособилась сдерживать романтические порывы и вовремя отворачиваться, когда Вернер входит в помещение, а мое сердце начинает исполнять сальто-мортале. Короткая передышка длиной в десять-пятнадцать секунд позволяет мне привести дыхание в норму, избавиться от мечтательного выражения на лице и убавить градус горения щек до умеренного. Учитывая бешеный отклик моего тела на один вид этого человека, о большем я пока и не мечтаю.