– Стой! Зарежу! Оружие бросай! – глаза у него были светлые, почти белые, и безумные, но руки не дрожали.

– Стоим. – спокойно проговорил Окинф, положив меч на землю. Дружинники молча последовали его примеру. – Отпусти мальца.

– Зарежу! Зарежу! – твердил мужик.

– Отпусти мальца и уходи куда хочешь – повторил Окинф.

– Нет! Зарежу! Зарежу!

– Чего хочешь? – Окинф пытался говорить спокойно. Он уже разглядел на епанче и рубахе мужика небольшие свежие пятна крови и понял, что это, скорее всего тот разбойник, из повозных, который ушел от отряда Никиты. Видимо, решил вернуться, найти и обобрать тайник атамана.

– Серебро дай. И коня. Тогда уйду.

Отчаянный, совсем отчаянный. Видимо считает, что терять ему нечего.

Окинф медленно отвязал от пояса кошель, снятый им с раненого Сипата. Содержимое кошеля он еще не заглядывал, но по весу серебра, если это было серебро, в нем было немало.

– Твоего атамана кошель. Хватит?

– Положи на землю. Отойди.

Окинф бросил кошель в траву и сделал три шага назад.

– Стой не шевелись – проскрипел разбойник и начал медленно приближаться к кошелю, не сводя глаз с Окинфа и остальных дружинников – Подними. – это уже Кириллу.

Кирилл начал медленно наклоняться, нож все еще находился возле его яремной жилы и малейшее резкое движение могло стать последним в его жизни.

– Дай сюда. – разбойник забрал кошель у Кирилла и снова обратился к Окинфу – Теперь коня.

– Славко, приведи кобылу.

– Какую?

– Мышастую.

– Добро.

Окинф надеялся, что пока Славко будет ходить за лошадью, которые остались на холме в лагере разбойников, тать допустит какую-нибудь оплошность и позволит освободить Кирилла, но, если этого не случится, готов был отдать ему лошадь и отпустить, но только на таких условиях, чтобы Кирилл не подвергся опасности. Только вот уверенности в том, что, оторвавшись от дружинников, тать не перережет Кириллу горло у Окинфа совсем не было, поэтому про себя он решил, что лучше рискнуть, чем довериться слову татя.

– Не шевелись! Зарежу! – разбойник заметил, что один из дружинников попытался медленно переместиться в сторону.

В сапоге у Окинфа был боевой нож, который он отлично умел метать и за который, в общем-то и получил свое прозвище. Нож этот был узкий с тонким острием, брошенный умелой рукой он легко пробивал даже кольчатую бронь, не говоря уж о кожаной епанче разбойника, но его нужно было достать и бросить, а времени на это разбойник ему, конечно, не даст.

Время тянулось медленно. Казалось, что Славко уже должен был несколько раз вернуться с лошадью для татя, но его все не было. И тут Окинф заметил за спиной у татя в лесу движение. Слышно ничего не было, но одна из веток явно качнулась. Все дружинники, кроме Славко были на поляне, Славко должен вот-вот появиться.

Окинф оглядел сгрудившихся рядом с ним дружинников. Ан нет, не все. Только сейчас он с облегчением понял, что Никита, видимо, не стал торопиться на крик Кирилла, среди дружинников его не было. Похоже, он решил рискнуть и попытаться напасть на татя, рискуя жизнью Кирилла. Опасно, ой, опасно… Никита хороший мечник, в бою ловок и быстр, с копьем на коне управляется лучше многих, но красться по лесу, да еще в брони и прочей воинской сряде он не умеет.

В любом случае Кириллу несдобровать, если разбойник заметит опасность у себя за спиной, поэтому смотреть в ту сторону нельзя.

Сейчас любой шорох или треск случайно обломившейся ветки может стоить Кириллу жизни. Если под ногой, того, кто крадется за спиной татя что-то хрустнет…

Окинф решил заговорить с разбойником, чтобы хотя бы своим голосом по возможности заглушить какие-то звуки, тем самым хоть немного помочь неизвестному в лесу.

– Тебя как звать-то? – Окинф спросил первое, что пришло на ум.

– Тебе зачем?

– Поговорить с тобой хочу. Меня звать Шило.

– Паха зови. Чего говорить хотел?

– Зачем тебе, Паха, мальца резать? Отпусти его.

– Отпущу. На коня сяду, отъеду и отпущу.

Краем глаза Окинф заметил еще одно движение в лесу. Уже не прямо за спиной разбойника, а правее и ближе. Кто, Никита или Славко? Лучше бы Славко, тот все-таки половчее…

– Ты, Паха, зачем пришел-то сюда?

Паха, видимо, почувствовал в голосе Окинфа фальшь или каким-то звериным чутьем учуял опасность. Видно было, как ему хочется оглянуться, но он боялся отвести взгляд от Окинфа и остальных дружинников. Костяшки его пальцев, сжимавшие рукоять ножа, побелели. Он сделал несколько шагов назад и прижался спиной к одной из берез.

– Стой на месте, Шило. И молчи. Я слушать буду.

Стрела ударила его точно в правое плечо, пробив его насквозь чуть выше локтя и пригвоздив руку к березе. Нож выпал из вмиг ослабевших пальцев. Окинф в два прыжка почти преодолев сажени, разделявшие их с Пахой, в третьем прыжке, ещё не коснувшись земли, кулаком ударил его в переносицу и буквально почувствовал, как под костяшками его пальцев хрустнули кости и хрящи. Лицо Пахи мгновенно залилось кровью, глаза закатились, и он обвис, медленно, оседая вдоль ствола березы, к которой только что прислонился. Рука, пробитая стрелой, неестественно вывернулась, но продолжала удерживать тело разбойника, не позволяя ему окончательно сползти на землю. Кирилл, ноги которого тоже внезапно ослабели, медленно сел на траву. Тело его трясло, на шее проступили капельки крови – видимо Паха все-таки попытался в последний момент исполнить свою угрозу, но не успел.

Окинф внимательно смотрел в ту сторону, откуда прилетела стрела. Кусты раздвинулись и на поляне показался Никита с боевым луком в руках. Никита! Ну, конечно, он-то стрелок отменный и лук был сегодня при нем. Эх, Окинф, голова садовая… Но Никита каков молодец!

– Охо-хо, Никита! Знатный выстрел!

– Да я-то ладно, а вот как это ты, Шило, только что, земли не касаясь, летел?

Окинф оценил на взгляд расстояние, которое он преодолел, стараясь добраться до Пахи. Сажени три, не меньше. Посмотреть бы со стороны как это было.

Никита, тем временем подошел к телу Пахи. Пощупал яремную жилу.

– А ведь ты его убил, Шило. Как есть, отошел уже.

С этими словами Никита достал меч, и одним ловким движением отсек от тела Пахи пригвожденную к дереву руку, после чего стал доставать глубоко засевшую стрелу. Справившись с этим делом, он обтер стрелу и меч рукавом отрубленной руки и небрежным движением отбросил её на мертвое уже тело. Кирилл, уже начавший приходить в себя, вздрогнул.

– Как у тебя получилось-то так? – Окинфа разбирало любопытство.

– Да я, вишь, по нужде отошел. Слышу – крик, ну пока то-се, смотрю, а вы уже стоите, а этот орет «Зарежу, зарежу». Ну я смекнул и сразу на гору, где коней привязали, лук-то у меня там остался. Там Жирко стоит, я его коней стеречь оставил. Лук взял, стрелы и вниз. Навстречу мне Славко. Рассказал, что к чему, ну я так лесом и прошел до вас. Мы со Славко договорились, что я стрелять буду, когда этот нехристь на лошадь садиться будет. А тут слышу, ты с ним заговорил, ну, думаю подберусь поближе тогда. Все мне никак было руку его не выцелить. А тут он, когда назад отскочил, к дереву встал, прямо под стрелу. Ну и… – Никита развел руками.

– Понятно. Чего сидишь, Кирилл? – Окинф весело поглядел на все еще бледного отрока – давай, бересту неси. Смотри, уже смеркается, вот-вот дождь пойдет. Нам бы до дождя управиться, соль погрузить на возы.

Пока вытаскивали из землянки товар, пока пересчитывали и перетаскивали до того места куда могли доехать возы, Окинф успел найти и кошель Сипата, который, как тот и говорил оказался в развилке большого дуба, стоявшего поодаль от землянки. При свете факела в землянке на одном из тюков нашлась свернутая в трубку береста. Судимир, или кто там, кто скупал у Сипата награбленное, оставлял записи сколько взял товара и сколько оставил серебра. Серебра Окинф в землянке не нашел, видно Сипат, собираясь уходить, успел забрать последний принос. Бересту Окинф взял с собой.