Философ-исследователь строит свою стратегию, свой путь, пролегающий сквозь многочисленные выборы возможностей, предлагаемых альтернатив. Неслучайность выбора не означает его предзаданность. Выбор исследователя можно охарактеризовать как зависящий и от различных интеллектуальных влияний, и одновременно определяемый индивидуальным авторским началом («личностным знанием», по словам М.Полани). Автор привносит своё «личностное знание», нечто уникальное, в то же время используя существующие контексты, предзаданные коллегами и предшественниками, самой культурой научного или философского дискурса. Стратегия исследования – это одно из проявлений индивидуального творческого начала в рамках парадигмальных и эпистемических влияний, которые воздействовали на его индивидуальные выборы. Баланс личностного и объективного знания, который необходимо обнаружить и удерживать каждому исследователю, был весьма оригинально сформулирован А.Пуанкаре при разработке конвенционализма. А.Пуанкаре писал: «…предписания имеют значение для нашего познания, которое без них было бы невозможно, но они не имеют значения для природы. Следует ли отсюда, что эти предписания произвольны? Нет, не следует, так как не отвечая ничему реально существующему в природе, они были бы совершенно бесплодны. Опыт сохраняет за нами нашу свободу выбора, но он руководит последним, помогая нам распознать путь, который всего удобнее» [116, c. 7].

Исследователь может идти к решению своей исследовательской задачи, только принимая на себя ответственность за каждый сделанный выбор (что означает в первую очередь готовность принять все последствия акта выбора). При этом формируется особая исследовательская позиция, являющаяся следствием непрерывной самодетерминации по отношению к ситуации исследования. Как заметил Ю.Хабермас, характеризуя философию М.Фуко, «гуманитарные науки… занимают пространство, открытое благодаря апоритическому самотематизированию познающего субъекта» [137, с. 270]. «Самотематизирование» – очень важный термин, указывающий на авторское начало гуманитарного исследователя. Тема, которой увлечён исследователь, и способы, которыми он её исследует, представляют собой результат глубокой внутренней работы по развёртке темы в «локальном пространстве смысла» [25, с. 215] каждого философа.

Использованный Ю.Хабермасом терминологический конструкт «апоритическое самотематизирование» отсылает к древнегреческим «апориям»: апоритическое суждение всегда содержит парадокс, проявляющийся в несовпадении наблюдаемого факта с описывающей его теорией. В чём же состоит апоритичность исследовательской позиции? По словам Ю.Хабермаса «в представлении Фуко… характерная для модерна форма знания с самого начала обозначена апорией, которая поднимает познающего субъекта из руин метафизики для того, чтобы в сознании конечности его сил разрешить задачу, требующую, однако, бесконечной силы» [137, с.269]. Апоритичность самотематизирования состоит в том, что каждый философ-исследователь, будучи неспособным охватить философию, науку и мир во всём их многообразии, всё же формулирует вопросы и утверждения, которые позволяют схватить и понять нечто важное: будучи локализованным, философ говорит о бесконечно многообразном становящемся целом.

По мнению Ю.Хабермаса, И.Кант превратил эту апорию в принцип познания, утверждая «ограничение конечной способности к познанию по отношению к трансцендентальным условиям познания» [137, с.269].

В данном контексте заслуживает упоминания идея, сформулированная Бертраном Расселом: «Кант говорил о себе, что он совершил «коперниканскую революцию», но выразился бы точнее, если бы сказал о "птолемеевской контрреволюции", поскольку он поставил человека снова в центр, в то время как Коперник низложил его…» [118, с.7]. Эта идея развивается в том числе современным французским философом Квентином Мейясу: «галилео-коперниканская децентрализация, произведенная нововременной наукой, дала повод для птолемеевской контрреволюции в философии» [95, с.176], – пишет он.

Человек в центре процесса познания, человек как познающий субъект, может рассматриваться как единица, как цельность, тогда можно говорить о субъект-объектной дихотомиии в процессе познания и строить на этой основе классификацию типов научной рациональности. Но что может произойти, если модель монолитного субъекта-исследователя будет заменена моделью становящейся целостности множества?

М.Фуко, анализируя картину Диего Веласкеса «Менины», пишет, что она зафиксировала принципиально новую позицию наблюдателя (вместе с которой возникла «особая диспозиция эпистемы» [135, с.334]), когда «появляется человек в его двусмысленном положении познаваемого объекта и познающего субъекта; разом и властитель и подданный, наблюдатель и наблюдаемый, он возникает в том самом, предуказанном ему в «Менинах» королевском месте, где его реальное присутствие столь долго было невозможно» [135, с. 333–334].

В чём же состоит особенность этого «предуказанного» королевского места, обозначенного Диего Веласкесом в «Менинах» (картина написана в 1656 году)?

Зритель оказывается в позиции королевской четы, портрет которой пишется художником. Смотрит на ситуацию глазами короля и королевы. При этом сама изображаемая художником пара отражается в зеркале. Пребывая в позиции смотрящего на ситуацию глазами тех, кого изображает художник, зритель как бы облекается в маску королевской четы, присутствующие в картине как будто бы видят его в этом образе. При этом сам зритель, как таковой, остаётся для них невидим. Персонажи картины видят короля и королеву, а зритель угадывает, что это он в образе королевской пары отражается в зеркале на стене, но сам себя в этом отражении не узнаёт. Он и видим и невидим, узнаваем и неузнаваем, он входит в ситуацию, принимая на себя роль с точки зрения участников ситуации, и одновременно его роль (если смотреть из-за границ ситуации) совершенно иная.

Позиция зрителя неявно становится ещё и позицией художника-творца, который изображает пространство картины и в нём – самого себя. Ведь именно на месте зрителя стоял сам Диего Веласкес, когда работал над полотном. Зритель-творец создаёт картину в неменьшей степени, чем художник-творец, ведь без восприятия зрителя картина окажется невоспринятой. Только восприятие делает пятна краски на холсте картиной – произведением искусства. Происходящее таким образом рефлексивное восхождение в своеобразную позицию исследователя-зрителя-наблюдателя-художника и создаёт ту «особую диспозицию эпистемы», о которой писал М.Фуко. С одной стороны зритель оказывается «королевской четой», узнаёт и не узнаёт самого себя в зеркале, с другой – предстает художником, создающим это самое полотно, и вновь не узнаёт самого себя.

Входя в ситуацию, человек-зритель может оказаться в роли творящего субъекта, пассивного зрителя, фигуры, которая наделена какой-то властью в контексте ситуации, а также он может возложить на самого себя роль исследователя, который изучает эту особую диспозицию и в то же время остаётся тем же, кем он был до вхождения в ситуацию: обычным человеком. Само вхождение в подобную ситуацию преобразует зрителя. Он оказывается наделенным властью наблюдать и упорядочивать, делать выводы и строить свой путь внутри ситуации. Он становится кем-то другим в глазах участников, от него ожидают чего-то такого, чего не ожидали до того, как он оказался «на королевском месте». Да и сам он не узнаёт себя прежнего, но постигает себя нового. Входя в ситуацию, будучи изначально иномирным, человек (зритель-наблюдатель-исследователь-художник) как бы «воплощается», получает новую плоть, новое тело, причём в различных вариантах. Можно сказать, что особая диспозиция эпистемы раскрывается в «апоритическом самотематизировании познающего субъекта» (Хабермас) [137, с. 270]. «Познающий субъект» оказывается воплощён в развивающем и изменяющем его разномерном позиционном противоречии.