Бонусы? Ну, не знаю. Вряд ли я достоин таких вот бонусов.

Я медленно повернулся и оглядел свой номер. Планировка у него была крестообразная: от центрального атриума расходились четыре луча. Причём каждый луч был просторнее, чем моя прежняя квартира. Одна часть – это прихожая, в которую мы попали, когда вошли. Вторая – спальня с кроватью королевского размера. Огромная, но при этом скромно обставленная и без наворотов. На кровати – бежевое одеяло и мягкие с виду подушки. На бежевых стенах не висит ни картин, ни зеркал – вообще никаких украшений. И спальню можно занавесить тяжёлыми коричневыми шторами.

Когда я был маленький, мама всегда старалась оформить мою спальню как можно проще, без всяких прибамбасов. А то мне трудно засыпалось в помещении, если меня что-то отвлекало или туда проникал хоть какой-нибудь свет. И глядя на эту спальню, я подумал, что кто-то словно покопался в моих мыслях и выудил оттуда ровно то, что мне нужно для комфорта.

Слева располагались гардеробная и ванная, выложенные кафелем моих любимых цветов – чёрного и бежевого. Бонусы включали также сауну, джакузи, душевую кабину и ночной горшок. (Насчёт ночного горшка – это я пошутил. Там был знатный унитаз, почти настоящий трон. Самое то для заслуженного павшего воина.)

А в четвёртом луче была полностью оборудованная кухня плюс гостиная. В гостиной у стены разместился большой кожаный диван, а перед ним висела плазменная панель. И в шкафчике для дисков обнаружилось шесть игровых систем. Или около того. На другой стороне гостиной потрескивал камин. Перед ним стояли два глубоких кресла и книжный шкаф.

Читать я люблю. Я в этом смысле немного странный. Даже когда я бросил школу, всё равно частенько захаживал в Публичную библиотеку Бостона – просто чтобы почитать что-нибудь и заодно побыть в безопасности и тепле. Все эти два года я тосковал по своим книжкам. И не надеялся, что у меня снова будет книжный шкаф.

Я подошёл к шкафу, чтобы изучить названия книг. И тут заметил на каминной полке фото в серебряной рамке.

По моему пищеводу словно поднялся гелиевый пузырь.

– Не может быть…

Я схватил снимок. На фотографии был я, восьмилетний, и мама – мы вместе на вершине горы Вашингтон в Нью-Гемпшире. Это был один из лучших походов в моей жизни. Мы попросили смотрителя парка нас сфоткать. На снимке я улыбался (сейчас со мной это бывает не часто), показывая дырку на месте двух передних зубов. Мама стояла на коленях за моей спиной, обхватив меня за грудь: вокруг зелёных глаз собрались морщинки, веснушки потемнели на солнце, а светлые волосы растрепал ветер.

– Но это же невозможно… – пролепетал я. – У нас была только одна фотография. И она сгорела при пожаре… – Я обернулся к Хундингу. Тот утирал слёзы. – Ой, что с вами?

Хундинг прокашлялся:

– Ничего-ничего! Всё в порядке. Отель рад предоставить вам сувениры в память о прежней жизни. Фотографии… – Из-за бороды было не разглядеть, но, кажется, у него дрожали губы. – Когда я умер, фотографий ещё не было. А ты… Тебе повезло.

Мне уже сто лет никто не говорил «Тебе повезло». И сама эта мысль вышибла меня из оцепенения. Я два года живу без мамы. Я умер, или меня апгрейдили, всего несколько часов назад. А этот коридорный из Саксонии тут с 749 г. в. э. Или н. э., неважно. Интересно, а он-то как умер? И какая у него была семья? Прошло двенадцать веков, а он всё ещё слезу пускает от тоски по близким. По-моему, если у человека такая загробная жизнь, то с ним обошлись довольно жестоко.

Хундинг расправил плечи и вытер нос:

– Довольно об этом! Будут вопросы – звони на стойку регистрации. Скорее бы вечерняя трапеза! Не терпится послушать о твоих достославных подвигах.

– Моих… достославных подвигах?

– О, не скромничай. Ты бы не очутился тут, не соверши ты что-нибудь героическое.

– Но…

– Было честью служить вам, сэр, и добро пожаловать в отель «Вальгалла». – И он протянул ладонь. Я не сразу сообразил, что он, должно быть, намекает на чаевые.

– Ох, я… – Я зашарил в карманах куртки, правда, без особых ожиданий. Но там обнаружилась плитка шоколада, которую я стырил у дяди Рэндольфа. И она каким-то чудом уцелела во время путешествия на тот свет. Я вручил её Хундингу. – Простите, у меня только это.

Глаза у Хундинга сделались размером с подставку для стакана:

– Боги Асгарда! Спасибо, сынок! – Он понюхал шоколад, держа его с благоговением, как чашу для причастия. – Ух ты! Короче, если что понадобится, дай мне знать. И зови меня на «ты», без всяких церемоний. Твоя валькирия придёт за тобой перед самым пиром. Ух ты!

– Моя валькирия? Но у меня нет валькирии.

Хундинг рассмеялся, не сводя взгляда с шоколадной плитки:

– Будь у меня твоя валькирия, я бы сказал то же самое. Бедовая девица!

– В смысле?

– До вечера, сынок! – Хундинг уже шагал к двери. – Мне надо кое-что съесть… То есть сделать. Постарайся не убиться до пира!

Я БУХНУЛСЯ НА ТРАВУ. Я лежал и смотрел на голубое небо в просветах зелёных крон. И мне было трудно дышать. Приступов астмы у меня уже несколько лет не случалось, но я прекрасно помнил, как мама держала меня, пока я хрипел, а мою грудь словно стягивал невидимый ремень. Вы, наверное, удивитесь: а зачем же мама таскала меня во все эти горные походы и заставляла ночевать в палатках, если у меня астма? Но мне как раз помогало быть на воздухе.

Поэтому я лежал посреди атриума, вдыхал свежий воздух и надеялся, что лёгкие мало-помалу придут в норму.

К сожалению, я был почти уверен, что никакой это не приступ астмы, а самый настоящий нервный срыв. И причина даже не в том, что я умер, а потом завис в каком-то чудесатом викингском раю, где принято заказывать в номер свиные головы и протыкать друг дружку копьём в гостиных. Я до сих пор вёл такую жизнь, что и это бы запросто переварил. Хотя, конечно, надо умудриться угодить в Вальгаллу точнёхонько на шестнадцатый день рождения. Повезло так повезло.

На самом деле подкосило меня не это. А то, что впервые со дня маминой смерти я оказался в приятном и безопасном (вроде бы) месте – и к тому же остался наедине с собой. Прежде такого не бывало ни в ночлежках, ни в местах, где разливают бесплатный суп, ни на крышах, ни в спальном мешке под мостом. Я всегда спал вполглаза. Всегда был начеку. А тут у меня появилась возможность поразмышлять.

Лучше бы не появлялась.

Прежде я не мог позволить себе такую роскошь, как горевать по маме. У меня не было времени посидеть и пожалеть себя. В каком-то смысле это оказалось к лучшему и помогло мне так же, как помогали мамины уроки выживания: мама научила меня ориентироваться на местности, ставить палатку и разводить огонь.

Все эти наши вылазки – в парки, в горы, на озёра. Пока мамина старенькая помятая «Субару» ещё пыхтела, мы каждые выходные выезжали за город, неутомимо исследуя разные укромные закоулки.

– Куда мы бежим? – спросил я её как-то в пятницу, за несколько месяцев до её гибели. Я злился. Мне в кои-то веки хотелось никуда не ехать и поваляться дома. И я не понимал, почему ей всё время надо собирать вещи и куда-то мчаться.

Мама тогда улыбнулась, но как-то озабоченно. Довольно необычно для неё. «Нужно с толком использовать всё наше время, Магнус».

Значит, мама намеренно готовила меня к выживанию в одиночестве? Как будто догадывалась, что с ней произойдёт… Но это же невозможно. А возможно, чтобы моим отцом было скандинавский бог?

Дышал я всё ещё прерывисто, но встал и решился походить по своему новому жилищу. Восьмилетний всклокоченный Магнус улыбался мне с каминной полки во весь щербатый рот. Эх, Магнус, бестолковый ты ещё пока. Что имеешь – не ценишь.

Я изучил книжные полки – сплошь фэнтези и хоррор, которые я взахлёб читал, когда был помладше: Стивен Кинг, Даррен Шэн, Нил Шустерман, Майкл Грант, Джо Хилл. И мои любимые комиксы: «Скотт Пилигрим», «Песочный человек», «Хранители», «Сага». Плюс ещё куча книжек, которые я собирался почитать в библиотеке. (Кстати, ценная информация для бездомных: библиотеки – надёжные прибежища. Там есть туалеты. И оттуда никто не станет выгонять ребёнка, если от него не несёт за милю и если он ведёт себя прилично.)