Это она, нечаянно, слегка коснулась его сердца,

Да только след ее прикосновения остался навсегда.

Хвала Всевышнему за дар, который суета не отняла.

Он сохранился в его сердце и пронесен через года!

Когда-то, это был ничем непримечательный пацан. Большеголовый, щекастый и смуглый как чуть подгоревший баурсак. Плотный, коротконогий потомок тюрков с крупными, еще невнятными чертами лица: таких, в казахских аулах называют «қара домалақ» – чернявый крепыш.

Был он скромен (иногда до застенчивости), малообщителен (если не сказать скрытен), много читал, но был косноязычен. В нем как-то странно сочетались доброта и жесткость, твердый характер и нерешительность, мужество с каким-то расчетливым малодушием, тонкая чувственность и нарочитая грубость, терпеливость и взрывы ярости, упорство на грани упрямства, покладистость и, одновременно, своенравность.

Не буду продолжать этот перечень противоречивых личных качеств, потому что характер его еще не устоялся, а его душевные позывы были еще так слабы, что он все время копался в самом себе, пытаясь их распознать и понять. И все же самыми важными и однозначными ценностями для него были – независимость, верность, справедливость, самодостаточность и самолюбие. Если бы в этом списке оказалась еще и самоуверенность, то он бы не стал писать эти строки в письме к той, которую полюбил больше, чем полвека назад.

«Здравствуй, это я!

Я, тот мальчишка, что просидел три последних школьных года на последней парте прямо у тебя за спиной. Ты меня прости, но я должен написать эту маленькую историю, в которой тебе принадлежит особая роль (о чем ты, наверное, и не подозреваешь до сих пор).

Мы прожили каждый свою жизнь, нам, слава Аллаху, немало лет. У нас была общая пора юности, пора взросления. Мы торопились прожить мгновения, дни и годы, мы многого не замечали, не задумывались над истоками своих побед и поражений, удач и ошибок, радостей и обид …

Но с годами неизбежно наступает время, когда мы оглядываемся назад, возвращаясь к своим истокам, чтобы разглядеть там мерцающие огоньки первых порывов юности и горящие факелы романтической молодости, пламенную пору возмужания и яркие всполохи бойцовского азарта в схватках взрослой жизни и тихие отблески семейного очага, и тающие в небе искры от потрескивающего костра старости.

У каждого человека есть очень потаенные чувства, которыми он может поделиться только с очень близкими людьми. Бывает, что он и сам не может разобраться в том, что томит его душу, и открыться, даже перед самыми близкими, не осмеливается. Поймут ли его другие, если он не готов самому себе признаться в своей слабости?

Вот и у меня в душе есть такой тайничок, который не красит меня, но согревает и поддерживает мою веру в любовь все эти годы. И чем старше я становлюсь, тем больше меня точит совесть, что человек, благодаря которому «душа моя светла», до сих пор не знает об этом.

Ничто не вечно под луною, и я не хочу уйти в мир иной, оставаясь в долгу перед той, которая заронила в мое сердце этот неугасимый свет. Поэтому, я решился, наконец, открыться перед тобой, как на исповеди. Долго не мог избрать форму своего признания. И в конце концов решил писать от третьего лица. Это история из моей и твоей, нашей общей юности.»

Немота неумения душит,

а мне нужно так много сказать,

распахнуть для людей свою душу…

Но мой рот неуменьем зажат.

Чьи-то строки кристальные вынесли

людям в дар безупречность звучанья.

Я ж, как раньше, храню свои мысли

в сберегательной кассе молчанья.

(Ю. И. Минералов, написано в 17 лет)

…Изо дня в день глядел он без устали на милые плечи, едва покрытые светлой копной густых каштановых волос. Он рассматривал сидящую фигуру со спины, как портрет Джоконды. Тайком наблюдал каждое ее движение: повороты головы, раскачивания тела, жесты рук. Замечал каждую пуговку, каждую складку ее платья, каждую ее жилку и изгибы спины, каждое шевеление ее плеч и тонкой шеи.

Он ловил мгновения, когда она, устраиваясь поудобнее, меняла позы: сгибала или выпрямляла спину; ложилась на парту, укладывая голову на скрещенные руки или подпирая ладошкой щеку; поднимала или опускала свои плечи, а, особенно, когда она поправляла свои чудесные волосы. Ее предплечья взлетали вверх, как крылья, а тонкие запястья и кисти окунались в волосы, скользили к самому затылку и встряхивали их как гриву, или раздвигали волнистые локоны, или, наоборот собирали их вместе. Тогда ее шея приоткрывалась и была видна нежная кожа, покрытая легким пушком, и тонкие завитушки у самых корней волос: спина ее становилась такой узкой, изящной и тонкой, что от всего этого великолепия сердце мальчишки готово было вырваться из груди!

Конечно, чувства его были наивны и по-детски чисты и в них не было ни страсти, ни вожделения, ни страдания, ни исступления. Было непонятное, волнующее влечение и восторг на грани обожествления своей пассии. Впечатление непостижимости и загадочности сковывало его взор, пространство и время сжималось в пульсирующую точку света, задавая ритмы его трепещущему сердцу. Это была не девушка с картины, она была рядом, живая, теплая, общительная, красивая. Он мог слышать ее, мог заговорить с ней, даже соприкоснуться мог случайно или поймать ее чарующий взгляд!

Что делают школьники, которым нравится девочка? Обычные мальчишки стараются дружить с ней или начинают за ней ухаживать. Другие дергают ее за косичку, дразнят, подставляют ей подножку, и делают всякие гадости. А есть еще и третий вариант – когда мальчишка внешне никак не проявляет своего отношения к девочке, хотя от смятения чувств внутри у него все бурлит и бушует. Это как раз про нашего мальчишку.

Почему же один и тот же мотив приводит их к диаметрально противоположному поведению в отношении к объекту своей симпатии? Это можно объяснить, сравнивая фибры детской души с музыкальными инструментами. Ведь они мертвы, пока их не настроит рука мастера, пока ребенок не станет различать звуки, не научится строить лады, играть гаммы, пока не пройдет уроки гармонии и техники игры. И неважно каким инструментом наделена твоя душа, она начинает слышать и коммуницировать с внешним миром, искать с ним гармонии.

Музыка души рождается разными инструментами: такие самодостаточные инструменты, как фортепиано, скрипка, гитара или голосовые связки человека, способны выражать бесконечную глубину и все оттенки наших чувств; есть и такие, которые передают тончайшие вибрации души в ансамбле с другими инструментами; даже обычный барабанный ритм может привести в состояние экстаза.

Так вот, в первом случае, мы видим мальчика с душевной гармонией, его лира хорошо настроена, сам он знает музыкальную грамоту, как минимум, играет простейшие гаммы, а то и гармонические этюды. А может оказаться, что он так искусно владеет струнами своей души, что способен на создание собственных композиций. Такой мальчик легко настроится на музыкальную волну этой девочки и между ними может возникнуть даже гармония чувств.

А вот балалаечные струны в душе другого мальчишки не строят, потому что он либо не любит этот инструмент, либо у него были плохие учителя, либо ему было неинтересно. Он путается в нотах и, не слыша фальши в своей игре, беспорядочно бьет по струнам, издающим дикий скрип и жалкий визг. И понимая, что играет ни в лад, ни впопад с душевной мелодией девочки, он предвидит тщетность своего музицирования и просто боится ее, боится быть отвергнутым.