Малыш рос баловнем в теплом семейном окружении, спал в одной постели с бабушкой и всюду ходил за ней, как щенок. Говорить он начал на родном языке, а русские слова произносил, точно воспроизводя бабушкин акцент, что сильно потешало его дядю и тетушек. Жили небогато, но дружно.

Жили они рядом с его родителями, сначала по улице Ленина, над рыбным магазином, и вскоре переехали через три дома, на Ленина 5. А родители жили на аккуратной зеленой и короткой улице, в три квартала, состоящей из сдвоенных коттеджей (на двух хозяев), с огородом и сараем. Это жилье было в ведомстве комбината «Карагандауголь».

Его отчий дом хорошо просматривался из кухонного окна их квартиры в двухэтажном доме. Но тогда он этого не понимал, родителей называл по именам (как бабушка), никакой кровной близости с родными братьями не чувствовал. Просто приходил туда с бабушкой по выходным дням, как в гости к зажиточным родственникам. Но для его братьев эти визиты были подобны набегам диких половцев на Русь. Об этом еще будет речь.

Бабушка держала кобылу и корову в сарае во дворе у родителей малыша. Он хорошо помнил, как каждый день с рассветом, держась за бабушкин подол, плелся полусонный на дойку коровы. Особенно зимой, в предрассветной заснеженной мгле, когда, зайдя в сарай бабушка отогревала своим дыханием его покрытые цыпками, багровые кулачки и укладывала на теплый и широкий круп смирной кобылы; как под мерное фырканье лошади его уносило в сладкий мир детских снов…

К пяти годам он стал шалопаем, разгуливающим в обнимку плечом к плечу с дворовыми ребятами. Его дядя уже женился, родил наследника-продолжателя своего рода. Все шло к разделению одной большой семьи, и малыш почувствовал, что его место в одной команде с бабушкой и тетушками. Но тут вмешались его родители и уговорили бабушку вернуть блудного сына в родное лоно.

Такая правда жизни, как неожиданный удар «под дых», впервые пошатнула еще зыбкие основания его души. Он как волчонок, которого силой тащат из логова, сопротивлялся, то скуля, то щеря еще не выросшие клыки; царапался и кусался в бессильной ярости. Именно тогда он узнал как несправедливо устроен мир, его душила обида за бабушкины слезы и больно было сознавать, что не смог ее защитить, что он ее предал.

Ему пришлось перенастраивать себя, привыкать к новому укладу жизни, принуждать свой язык произносить такие, казалось бы, естественные для ребенка, слова, как – мама, папа. Обращаться к родителям на Вы. Поскольку говорил он только по-казахски, родители старались говорить с ним на родном языке и пояснять уже на русском. Благо по профессии мама была «учителем русского языка и литературы в казахской школе». Все свободное от работы и домашних забот время, она занималась с ним, обучая грамоте и чтению на русском языке.

Видя это, старшие братья-погодки, стали всячески проявлять к нему ревность. В общем то они понимали родную речь, но предпочитали говорить по-русски. Малыш, не зная хорошо по-русски, догадывался что они это делают специально, чтобы посмеяться над ним. Тогда он набрасывался на них, хватал за грудки и просто вытряхивал из них правду на казахском.

Если им удавалось убежать от него, тогда он выкрикивал им в след всяческие казахские обзывалки и ругательства, которых они никогда раньше и не слышали. Те бежали к матери с жалобами на младшего, и с любопытством узнать, что же означают эти слова. Мать, конечно, наказывала старших, а младшему строго внушала, впредь, не применять в общении обидных выражений и ругани.

Вообще в казахских семьях субординация старшинства непререкаема. Но в нашем случае братская субординация выстраивалась не сразу. Старшие, помнили тот варварский террор малолетки, который приходя к ним в гости, бесцеремонно забирал их игрушки, трогал их вещи, залазил в их карманы, или оттягивал резинки шаровар на голенях, проверяя нет ли там чего-нибудь вкусного. И даже если они успевали засунуть в рот последнюю конфетку, малыш без всякого смущения совал туда свои пальцы и выудив ее, победоносно клал себе за щеку.

Это был бесхитростный, прямолинейный маленький дикарь, который услышав хоть какую-то похвалу или поддержку, готов был в лепешку расшибиться, но оправдать это доверие. Бабушка, потешаясь такими сценами, шутливо говорила по-казахски: «Ну ка поддай этим барчукам!». И он срывался с места как гончая в погоню за зайцами. Старшему, обычно, удавалось убежать, а среднему, довольно тщедушного телосложения и тонкой душевной натуры, оставалось только смиренно просить: «Бей, но только не шибко!». И это спасало его от расправы. Кстати, необычный славянский говорок брата происходил от его няньки-украинки.

Старшие стали использовать этот бабушкин прием и, нахваливая его, научились легко управлять наивным братишкой, даже преследуя какие-то утилитарные цели – вне очереди сбегать в магазин за хлебом, помыть полы, принести угля и т.п.

Только со временем мальчик стал понимать, что братья не столько боялись его, сколько терпели все его выкрутасы, потому что он был младше. Только пережив с ними общие жизненные коллизии, он осознал, что они одна команда, что вместе они сила. И самым ярким тому примером был вот такой переломный момент.

Старший брат отца жил с семьей в Старом городе, который в шутку называли «Копай-городом», потому что многие там жили в землянках. Он был первым директором единственного в Караганде казахского интерната. Там было еще пять его старших и один младший двоюродный брат.

Собравшись там в гостях, взрослые любили устраивать меж ними борцовские турниры- брат на брата, по весу. И наш «весомый» герой, не уступал старшим, а когда проигрывал, чтобы не оказаться на лопатках, вставал на «мостик», упершись головой об пол, и требовал повторной схватки. Все хохотали.

Детскими забавами в «Копай городе» были: лазание по терриконикам в поисках угля и катание, как на «тарзанках», на лебедках с вагонетками, с помощью которых сюда сгружали породу. Особенно этим отличались воинственные чеченские пацаны. И был там еще небольшой затопленный карьер, где в жару плескались пацаны. Туда то, этим братьям и разрешалось прогуляться.

Поскольку наш герой, еще и плавать толком не умел, братья его оставили сторожить одежду, а сами попрыгали в воду. Он сидел в расстроенных чувствах. Рядом, была группа таких же малолеток, которые посматривали на него и что-то говорили о своем по-русски. И он услышал слово «колбит» и крикнул, раздраженно им:

– «Да сами вы, колбиты!».

Один из них вскочил и с гордым видом произнес,

– «Я не колбит, я нохча!»

Не зная, что обозначает слово «нохча», в ответ он выругался по-казахски,

– «Аузынды урайын, нохча!» по смыслу -Заткнись нохча, пока я не побил твой рот!»).

И пошла пацанская заруба! Сначала все было по-честному – один на один, потом вмешались еще двое. Отбиваясь, но видя, что ему не справиться с троими, он стал выкрикивать: «Ағайындар, көмек!» (Братья, помогите!).

Помощь пришла в лице «семи богатырей», инцидент был исчерпан и две компании мирно разошлись. С тех пор, он безоговорочно соблюдал субординацию старшинства, следуя благородному наказу предков. И он получил правильный урок из этой детской драки – не унижать людей их национальностью.

Чуть позже, он узнал и слово «жид», но не мог понять почему евреев так называют. Евреем был их сосед, через забор. Но его нельзя было назвать жадным, да и его дочки с красивыми именами Рита И Ляля, были обычными девчонками, которые, выбегая из дома с куском хлеба, посыпанным сахаром, также как и все кричали "Сорок один-ем один!". А если забывали, то со всех сторон неслось: "Сорок восемь-половинку просим!" И ты обязан был делиться. Хотя, конечно, и так никто один не ел.

И даже их собака, бульдог по кличке «Тимур» был добрым малым, пока, уже попозже, не стал мешать ему и его друзьям, ставшим уже шкодливыми и озорными подростками, лазить в соседский сад.