Но самое главное, со следующего дня Матильда перестала его донимать. Всё так же молча, одним взглядом дала понять, что ничего против него, Гая, не имеет. А такое мирное соглашение было дороже любого «спасибо».

Ковыряясь на своих антресолях, Гай наткнулся на коробку, которой раньше не было. Когда это постоялица успела её притащить? Набита коробка была книгами. Домовой в предвкушении потёр руки и потянулся за первой. Таких книг раньше он не видел: обложки у всех мягкие, написаны все от руки, как свитки из библиотеки Митрофана. Разбирать слова в них было сложно, от того ещё интереснее, словно головоломки разгадывать. Когда научился разбирать эти закорючки, оказалось, что это рассказы чаще всего про какой-либо день или событие, между собой никак не связанные, хотя иногда мелькали одинаковые имена. Гай прочёл пару книг, но повествование в этих рассказах было чаще всего скучным, ничем не запоминающимся, даже названия у них были странные. Ну в какой книге вы, к примеру, видели рассказ «04.12.98»? Гай даже рассердился на себя, что потратил столько времени на этот мусор, сложил все книжицы обратно в коробку и задвинул в дальний угол с глаз долой.

Какими бы скучными они ни казались, мысли об этих рассказах не отпускали Гая. Поэтому при первом удобном случае он спросил у наставника:

– Старец, а тебе попадались рукописные книги людей?

– Раньше, веков десять назад, все книги людские вручную были писаны, в ларях, как и наши, хранились…

Митрофан замолчал и прикрыл глаза, будто заснул внезапно, только подрагивающие в улыбке уголки губ, говорили о том, что вспоминает он дни молодости своей. Гай вздохнул, слишком часто наставник стал обращаться к воспоминаниям.

– А в наши дни такое бывает?

– О чём ты? – не понял наставник.

– Ну, чтобы книги написаны были…

– Опять ты за своё?! – старец насупил седые брови. – Сказал же, не впутывай меня…

– Не гневайся, наставник, – поспешил успокоить его Гай, – для работы нужно. Нашёл на антресолях короб с чудными книжками. Вот и спрашиваю твоего совета: в мусор определить или хранить как ценность?

Эту речь он готовил несколько дней, иначе было не добиться от Митрофана объяснений.

Тот призадумался, почесал бороду.

– Короб, говоришь… Пойдём, посмотрим.

Матильда лежала на тумбочке в прихожей, на их появление только глаз один приоткрыла да хвостом дёрнула.

– Признала, – шепнул наставник. Он видел кошку впервые после того случая с наговором. – Теперь мы не чужие ей.

На книжки старец смотрел недолго, полистал пару, бросил обратно в короб и вытер руки о бока, словно вляпался в грязное:

– Сам что надумал? Разве не читал про такое в книгах человеческих?

Гай, переминаясь с ноги на ногу, стал вспоминать:

– Дети позапрежних постояльцев писали в тонких тетрадках, в сумки их складывали да носили куда-то. Да только писали там разное всё, не так как тут – слова одни. К тому же выбрасывали потом, как только листов чистых не оставалось. А эти хранятся, – он поднял одну книжку из ящика и поднёс к носу, – и, судя по запаху, несколько лет уже лежат.

– Эх ты, книголюб, – хохотнул Митрофан, – неужто не читал про дневники рукописные? Некоторые люди про себя и свою жизнь день ото дня записи делают, для чего – сказать не могу.

Дневник. Попадалось Гаю это слово в нескольких книгах. Но не так он себе его представлял, не думал, что ему попадутся такие в руки. Домовой засуетился:

– Скажи тогда, наставник, что цифры эти значат? – Гай раскрыл наугад пахнущий десятилетием дневник и ткнул в первые попавшиеся на глаза: – 15.11.01 – что это?

Митрофан склонился над исписанным листом и снова прищурился:

– Цифры… поди их разбери, зачем эти цифры, – для пущей убедительности он поскрёб надпись длинным ногтем. – Но раз лежат десять лет, пусть дальше лежат. Храни. – Он огляделся вокруг и цокнул языком. – Коконы от моли по стенам висят, а он о книжицах печётся!

– Так я для постоялицы стараюсь, – пытался оправдаться Гай.

Старец лишь отмахнулся от его слов:

– Провожай меня да делом займись.

Когда длинная борода старца скрылась в воздуховоде, соединяющем соседние квартиры, Гай вздохнул и принялся отдирать липкие коконы моли от стен.

«Даты это», – возникший в его голове голос был незнакомым, мягким и певучим.

От неожиданности домовой выронил кокон, который собирался скормить пауку в благодарность за крепкую паучью нить.

«Тебя же Митрофан предупреждал, что я разговаривать умею».

Для разговора с Машкой Гаю нужно было сидеть близко к ней, а сейчас голос в голове возникал из ниоткуда, словно он сам с собой разговаривает. Такого страха он не испытывал с самого детства, когда человека впервые увидел. Вокруг – никого. Он свесил голову с антресолей и замер: Матильда сидела на тумбочке и не моргая смотрела домовому в глаза.

«Да я это, я. – Голос снова появился в его голове. – Держись крепче, свалишься ещё мне на голову».

Кошка зевнула, словно потеряла интерес к происходящему, и свернулась калачиком на хозяйском вязаном шарфе.

Гай мотнул головой, сбрасывая с себя оцепенение, и снова забрался в антресоль. Если цифры – это даты, тогда нужно разложить записи от меньшего, то есть раннего, к большему. Теперь можно было приступать к чтению. И как он вначале не заметил, что почерк от дневника к дневнику разнится? Вначале буквы округлые, ровные, их старательно и неспешно выводили. Затем становятся угловатыми, но уверенными, хотя нажим ручки легче. Временами слова переходят в каракули, словно автор не успевает за ходом мысли.

Описания дней и событий сменяются рассуждениями о чувствах, людях и себе. Когда позади были четыре первых тетради, Гай определил, что автор – девочка (ей не нравились её непослушные кудри и слишком пухлые губы, зато нравился мальчик Паша, который сидел за соседней партой и считался главным хулиганом класса). От даты к дате он следил, как эта девочка росла, менялся её внутренний мир, её интересы и окружение, словно жил рядом с ней все эти годы.

Наступила зима. Гай любил наблюдать, как кружится снег, как искрятся замороженные стёкла окон. Скоро люди понесут в свои дома ёлки. Их хвойный запах он тоже очень любил. Иногда даже удавалось собрать смолы, из которой он потом делал обереги, и развешивал их у себя на антресоли.

Вот и сейчас за окном вьюжило. Гай сидел на краю кухонного шкафа и следил за суетливым танцем снежинок. Вдруг его спину обдало холодом, он поёжился и огляделся по сторонам. Всё было на своих местах, форточка закрыта, из воздуховода сквозило не настолько сильно. В поисках источника холода домовой перебрался на карниз (может, всё-таки форточка?). В этот же самый момент, громко цокая когтями по полу, из комнаты в коридор выскочила Матильда, остановилась ровно напротив входной двери, широко расставив свои худые лапы, и утробно зарычала. Через секунду в квартире запищал дверной звонок. Пока постоялица шла к двери, кошачий рык становился всё сильнее, переходя в вой.

– Матильда, ты не в себе? – удивлённо спросила девушка, щёлкая замком. – Добрый вечер, Гордей, проходите.

В дверном проёме появился мужчина. Гай крепче вцепился в карнизную трубу, чтобы не упасть от удивления. Вошедший был значительно выше хозяйки, но не это привлекло внимание домового: гость не отбрасывал тени, она, окутывая его чёрным туманом, всё время была в движении, словно ощупывала тело. Складывалось впечатление, что не тень принадлежит человеку, а его тело принадлежит тени. И именно от неё веяло холодом. «Неужели ты тоже это видишь, Мотя?» – спросил он, но ответа не было. Матильда продолжала бесноваться, пытаясь вцепиться мужчине когтями в ногу. Гость лишь посмеивался, словно его это только забавляло и не доставляло никаких неудобств.

– Ну всё, хватит! – с этими словами хозяйка схватила кошку под живот, кинула в открытую ванную комнату и резко захлопнула дверь. К злобному мяуканью добавился звук царапающих по дереву когтей.