Машина остановилась у ворот. Этот человек остался внутри. Я вошла в туманный, сырой двор, одна. Ни одной живой души там не было. И разглядеть ничего не удалось. Я встала под навес на крыльцо и только подняла руку, чтобы постучать, дверь открыла, какая- то женщина в фартуке. От нее пахло розовым вареньем. До смерти приторный запах и дальше по дому аромат дымки, воска и что- то, типа, cвежего сруба дерева.

Было очень темно, мне дали сменную обувь и указали в сторону лестницы, которая располагалась в конце первого этажа. Ну как этажа, пустая комната в коричневой, узорной плитке. Хоть залей лед и катайся. На стенах вдоль лестницы висели фото в хаотичном порядке, я узнала Альбертика и его мать, но отца не было ни на одном фото.

Я стала медленно подниматься и поняла откуда запах воска, везде зажжены свечи. Cвечи! Двадцать первый век, свечи восковые, как в храме, даже не декоративные и ароматизированные.

Я вышла в коридор размерами похожий на школу, куча дверей и все закрыты. Хоть иди и вычитывай имена на дверях. Третья дверь справа открылась и вышла его мама. Не скажу, что она была в восторге. Но может она грустила, что единственный сын не в себе? Она пригласила меня внутрь. А дальше, театр современного искусства…

Сидел профессор с секретарем, которая описывала состояние пациента. Пациент был бледен, исхудавший, впадины под глазами стали оттенка самих глаз. Просто, идеальная жертва.

Взгляд его был направлен в неизвестность. В общем глаза были открыты, но куда он смотрел я не понимала. Либо его, чем- то накачали, либо это результат того, чем он накачал себя сам. Доктор посмотрел на меня с недоверием, как и остальные. Я села на стул рядом с кроватью, даже боялась взглянуть на пациента и на доктора, не горела желанием. Было впечатление, что его не лечат, а отпевают.

– Она пришла, тихо протянул доктор, будто выводя его из транса.

Он начал смотреть, как человек, только с пятой попытки.

– Я хочу умереть, – первое, что сказал он.

Я тоже, ты не поверишь, подумала я. И что ты уставился. От него пахло или не пахло, исходил аромат масел, не знаю каких. Видимо, это благовонья, изгоняющие нечисть. Я еще подумала это вообще доктор или шаманист?

Он еще раз сказал:

– Я хочу умереть..

Я взглянула на врача.

– Поговорите с ним, – обратился он ко мне.

О чем? О чееем?

– Зачем умирать? сказала я. Еще все впереди..

– Я не чувствую вкуса жизни. Меня ничего не радует, – совсем другим голосом отвечал он.

Я не могла в их присутствии сказать, что- то путевое. Так как старалась выглядеть культурной и воспитанной. А не спустившейся с гор. Я всех выпроводила..

Просто присела рядом и смотрела на его лицо. Он позже, тоже повернул взор, но молчал. Я тоже молчала.

– Кому посвящен этот цирк? – позже спросила я.

Этот идиот, просто молчал.

– Ты под кайфом? спросила я. Он закрыл глаза. Логично ..

– Как ты согласилась прийти? я же безразличен тебе..

– Да, безразличен. Я могу уйти, прямо сейчас. Это Лика настояла. Говорят, ты при смерти?

– Ты это открыто говоришь?

– А ты не в курсе?

– В курсе…

– А кого мы пытаемся обмануть? Меня? Чувство жалости вызываешь?

Через полчаса я почувствовала, что там, в этой спальне, катастрофически не хватает воздуха. Дурманящий аромат, меня словно душил. Подошла к окну, раздвинула плотные, коричневые шторы. Кое- как открыла дверь, на решетчатый балкон и повеяло осенней сыростью, даже ветер задувал брызги мелкого дождя в помещение. Затем вернулась на место. Он следил за каждым моим движением, не отводя глаз.

– Не поможешь расстегнуть пуговицы рубашки? – прошептал он.

– Не помогу, – ответила я.

Да, он и правда выглядел не очень хорошо. Страшненький. Лицо безжизненное. Позже с небольшими паузами, он по очереди расстегнул пуговицы пижамы, сел, медленно стянул ее с себя. Его кожа, была настоль бледной, было впечатление, что в нем протекает не кровь, а молоко. На фоне бледного лица выделялись вытянутые, серые, именно, серые в этом помещении глаза, со впалыми глубоко посаженными, тоненькими веками. Кошачьи зрачки.

У него было крупное телосложение, но он был очень худой, сухой, я сказала бы. Ребра проступали сквозь кожу. А еще он слегка сутулился, наверное, это особенность многих высоких. Он посидел пару секунд и было заметно, ему не хватало сил. Он снова прилег.

– Я не смогу здесь сидеть вечность. Зачем, ты сказал матери, что хорошо чувствуешь себя в моем присутствии? Тебе нужно лечение. Я в этом вопросе не понимаю ничего..

– Лечение от чего? – cпросил он у меня.

– У тебя есть врач.

– Он не слушает меня. Заставляет думать, как он..

Внезапно, в помещение вошла его и мать и побежала закрывать дверь балкона. К этому времени аромат масел развеялся и комната наполнилась свежестью, на светлой коже его появился румянец.

– Ты что натворила, он же простудится.

Прибежала она и стала настойчиво его укутывать одеялом, как младенца. К слову, мне не понравились ее интонация и поведение. Он пытался задержать непостоянный взгляд на мне, но веки его постоянно тяжелели..

Я поднялась и направилась к двери.

– Не надо, прошептал он. Еще пять минут, прошу..

Мать озлобленно взглянула меня:

– Ему уговаривать тебя, не видишь, как плохо ему.

А я не поняла, я что и виновата? Надо было послушать Давида. Эта Лика непонятная, какая- то..

Итого, я вернулась и села на свой стул. Он дремал все это время в моем присутствии. Мне показалось у него замедленное дыхание. Я взяла его запястье и начала считать, частоту сердечных ударов и они были, правда малы.

– Мне кажется ему плохо, – выкрикнула я.

Мать его так и стояла у окна, будто не слышит.

– Я говорю у него слабый пульс, что с ним?

– Он под воздействием препарата. Врач его ввел в это состояние. Он почти вышел из- под контроля. Пару лет назад его практически ввели в вегетативное состояние.

– По причине?

– Это уже не ваше дело, ответила она.

Не мое, так не мое. Вообще странно все, на секунду я подумала, что эта женщина, наоборот, не лечит, а калечит его такими методами.

Я решила не вникать, да и какое мне дело и правда чужая душа потемки. Одним словом, ушла я оттуда без тени сожаления, с небольшим осадком.

Дом изнутри я никак не рассмотрела, он напоминал, чем- то храм во время службы, конечно, неудачная аналогия, но такие были ощущения. Альбертик был на грани..

Пришла я в свою комнату, переоделась, из столовой принесла какао, который уже не давал энергии, а вкус горького кофе мне, тогда не нравился. Нравилось все вкусное и сладкое. Шоколадную пасту я ела ложками…

Я долго глядела в потолок и сравнивала свою не интересную, по некоторым меркам жизнь, с состоявшейся жизнью Лики и этой команды. Которые вряд ли чувствовали нехватку пары сотен, покупая одежду. Я же, вынужденно, покупая то, что могла, всегда думала, что эта вещь гораздо лучше той, что дороже и она мне нравилась еще больше. И я действительно не чувствовала себя хуже. Видимо, так строилось мое внутреннее восприятие всего, что окружало. Я во всех ситуациях находила причины чтобы сказать себе, «Да, так еще лучше».

Видимо, я уснула и проснулась не знаю во сколько, было еще темно. На крыше был такой грохот, я думала сейчас потолок обвалится. Я резко села. Потом выбежала в коридор, никого не было. Спустилась вниз и вышла во двор. Сторож стоял у входа.

– Испугалась, не знал, что спишь. Я вызвал рабочих утеплить кровлю, дожди обещают, затем снег. А над твоей комнатой люк, так вообще протечет, если что.

Я только кивнула и направилась в столовую. Кухарка начистила ведро картофеля, не знаю для чего. А аромат коржей с корицей уже заполнил первый этаж. Я взяла себе стакан чая и покачиваясь, поднялась на верх

Люк, но я тринадцать лет смотрю на этот гладкий, местами треснутый потолок, с закругленными углами и никакого люка не видела. Старик выжил из ума, решила я. Когда немного посветлело, я вышла на балкон пошарить в ящике с книгами. Я всегда докапывалась до середины и все не могла понять, кто оставил эти книги здесь и мыши их перегрызли.