Маленький, кругленький, лысый, в новеньком с иголочки фраке, белым платком нервно вытирающий пот, проступивший на морщинистом лбу, мужчина напоминал Винсенту пингвина, коих он видел во время путешествия в северные земли. Презабавнейшие существа, надо сказать.

– Бедная-бедная девочка, – причитал директор, открывая помещение, несмотря на зажженные свечи, оставшееся столь же темным, как и гримерная. Ох уж эта экономия… – Хотите чая?

Винсент вежливо отказался от угощения, сославшись на удушливую духоту помещения, так резко контрастирующую с промозглой сыростью улицы. Опустившись в кресло, осмотрел помещение цепким наметанным глазом.

– Как по-вашему, по какой причине могло произойти возгорание?

– Несчастный случай, не иначе, – пробормотал собеседник, бледнея сильнее, то ли от воспоминаний о произошедшем, то ли от страха перед грядущим, и вновь промокнул лысину. – Наша техника безопасности всегда оставалась на высоте. Более того, это первое несчастье за все время существования нашего цирка. Уже скоро тридцать лет.

– Даже у дрессировщиков? – поинтересовался Винсент, искренне впечатленный работой оных, но не мог не предположить. Животные – всегда опасность. Тем более хищные.

– Да, – не моргнув глазом, выдал собеседник. – Так, пара царапин… Если хотите, я приглашу нашего дрессировщика, он подтвердит.

– Оставлю это старшему инспектору, – отозвался Винсент, сцепив пальцы в замок. – Лучше расскажите мне, у погибшей были враги в труппе?

– Ну что вы, что вы, – пробормотал мужчина, нервно выкручивая в пальцах влажный платок. – Мы здесь одна большая дружная семья. Традиции цирка таковы. Да и девочка буквально выросла на наших глазах.

Свечи дружно мигнули, на несколько секунд погружая кабинет во тьму, и снова затрепетали. Винсент оглянулся, предположив вторжение инспектора, спешащего наступить ему на пятки, но, как ни странно, дверь оставалась закрытой.

Директор нервно перекрестился, шепча имена святых, Винсент же лишь сдержанно заметил что-то о сквозняке. Поспешил увести внимание от неприятного инцидента, упорно игнорируя холодок, поселившийся в ладонях:

– Где расположилась труппа? Мне необходимо изучить личные вещи несчастной.

К счастью, гостиница, где специально для иногда приезжающих артистов держали ряд комнат, находилась в соседнем переулке. В город изгнанников, где то и дело встречались следы их былого величия, а по темным углам таилась ересь, попасть было непросто, выехать без разрешения – невозможно. Но кем бы ни были изгнанники, они были важны для короля, а потому он старался баловать их, подобно тому, как непоследовательный родитель старается держать детей в строгости, но и сам не выдерживает, подавая сладости прямо в угол, где стоит нашкодившее дитя.

За быструю и совсем не аристократическую пробежку по улице, барон даже не успел намокнуть, изысканно ругая противную морось, которую он, пожалуй, променял бы на хороший дождь. В гостинице уже знали о случившемся, потому ему оказалось достаточно лишь представиться, чтобы попасть внутрь.

В скромном съемном номере, расположенном на втором этаже справа от старой, но хорошо сохранившейся лестницы, не было и тени индивидуальности, хотя девушка жила здесь уже несколько недель. Не то, чтобы Винсент рассчитывал, что Тиана расставит кактусы на подоконниках, но…

По словам директора, глотательница огня внезапно оплатила номер отдельно, хотя обычно делила комнату с кем-то из других девушек цирка. Кажется, его самого интересовал финансовый вопрос. Помог таинственный поклонник? Возможно. Только вряд ли они встречались здесь – все равно, что выйти на центральную площадь.

Качнув головой самому себе, Винсент запалил несколько свечей и приступил к обыску, что в такой чистой комнате не представляло труда. Вещи были аккуратно разложены в широком комоде: все только самое необходимое. Ничего интересного.

Только белые розы. Стояли в вазе на столе, засушенными лежали в шелковых мешочках меж очень скромной закрытой одежды, служили закладками в книгах, лежащих на письменном столе. Томик стихов и женский роман, авторства… Элизабет? Да, точно. Ее псевдоним.

Усмехнувшись, проведя пальцами по имени автора, Винсент присел на край тумбочки, стоящей возле как бы двуспальной, но слишком узкой для этого звания кровати.

Открыл книгу на произвольной странице и тут же попал на сцену расставания влюбленных, драматичной и слезновыжимательной настолько, что это было даже неприлично.

“ – О, Эндрю… – выдохнула Лира, сжимая в побледневших от напряжения пальчиках лацканы его сюртука. – Давай сбежим. Вместе.

Ледяной промозглый ветер пронзал насквозь ее хрупкую фигурку, грозясь то ли насквозь заморозить, то ли и вовсе сдуть с этого ужасного пирса, где она навсегда прощалась с ним. С возлюбленным, по которому так болело сердце, к которому рвалась душа и который уходил от нее туда, за океан, чтобы исчезнуть навсегда. Она смотрела с надеждой, силясь найти ответы, один из которых пронзил ее ножом:

– Уходи, Лира, –  выдохнул он, безжалостно отцепляя ее пальцы от своей одежды, едва переборов себя, чтобы не согреть их в своих ладонях, не украсть ее, любовь всей своей жизни, и не увезти на другой конец мира, туда, где их не достанет ее отец. Вот только он достанет их даже за границами миров”.

Неужели ее читательницам, – право слово, он не мог представить мужчину, читающего нечто подобное – действительно нравилось? А самое страшное – это нравилось Элизабет. И на что она растрачивала свой талант…

Чуть скривив губы, Винсент мельком взглянул на объем книги. Где-то одна четвертая. Впереди было еще страниц триста душевных терзаний и драм. И, конечно, все закончится прекрасно и все будут счастливы, переженившись. Элизабет любила подобное. Его же такое завершение историй все больше раздражало. Свадьба все портит – все украшает смерть.

Отложив книгу, Винсент открыл ящик стола, содержимое которого было все так же минималистично, если не сказать аскетично. Письменные принадлежности, записная книжка и аккуратно подвязанная белой атласной лентой стопка черных конвертов.

Вытащил ее, чтобы небрежно сорвать ленту и начать изучать короткие, но эмоциональные письма с признаниями в любви и требованиями встреч. От письма к письму накал страстей повышался: между строк читался праведный гнев, а безупречные линии письма начинали напоминать морскую волну. И пусть незнакомец не оставлял подписи, идеальный острый почерк был Винсенту хорошо знаком. Поджав губы, барон убрал пачку писем во внутренний карман плаща и, нервным движением затушив свечи, поспешил прочь.

Томас еще не вернулся, а потому Винсент поднял воротник и зашагал вверх по залитой водой улице. Брусчатка под ногами была невыносимо скользкой, но любой житель Старой Столицы в дождливую погоду вел себя как заправский эквилибрист – город, построенный в столь уникальной местности, словно зажатый между горным массивом и буйным морем, просто не оставлял им выбора.

Иногда, возможно, не уследив за временем, проведенным в опиумных курильнях, понатыканных по городу едва ли не чаще, чем булочных, приближенные к мэру люди высказывали идеи, одну безумнее другой, что ландшафт города стоило бы немного сгладить. Видимо, таскать свои трехсот, а то и четырехсот фунтовые туши вверх по бесконечным лестницам и покатым подъемам становилось им не под силу. Благо совладать со сверхпрочной горной породой, тоже.

Возможно, Великий, вырубивший из этой породы сердца небесных светил, снисходительно посмеивался над их бессилием. Возможно, их предки, построившие этот город, брезгливо кривили губы, из Тьмы следя за их потугами. Но факт оставался фактом – никто не смог приручить этот материал. Все, что им оставалось – ломать голову над загадками прошлых веков и терпеть этот немой укор собственной никчемности. Последний, возможно, только чудился им.

Вечер уже сменялся ночью, в окнах загорался свет, прохожие скрывались в домах, прячась от дождя, темноты и опасностей, что таилась в ней. По-прежнему преследуемый странным ощущением, посетившим его в цирке, он несколько раз оглядывался, но не заметил ничего, даже краем глаза. Не иначе игра воображения, вызванная недосыпанием и очередным срывом режима.