– Да. – проговорила удивлённая Саша. – Я будто знаю, что в письме том.
– Ну что же, это хорошо. Умея вывернуться на изнанку, ты способна видеть тень прошедшего.
– Вы говорите странные вещи, будто знаете что, но держите при себе.
– Держала, да надобности более нет. – Кулика загадочно улыбалась. – То письмо у меня. Мне велено прочесть его. Устраивайся поудобнее. – Она расстегнула верх своей кухлянки и вынула из-за пазухи конверт. Он был старым и…
– Кулика! – вскрикнула Саша. – Да это же тот конверт, что нам с Полем передал отшельник Никифор и просил отдать Медведю!
– Верно, девочка моя. Это тот самый конверт. – Старушка открыла его и извлекла несколько исписанных листов. – А теперь слушай.
<p>
<a name="TOC_id20285910"></a></p>
<a name="TOC_id20285912"></a>Глава 20 СТРОКИ ПАМЯТИ
И пребывал мир в тишине блаженной. И не знал он гласа людского. И пришла я мир этот заселить по образу и подобию своему, да не простым оказался путь. Не просто оказалось и тем, кого я взяла с собой. Не знали они начала. Не ведали об истинной цели. Видели всё как первый раз, и как первый раз проживали и испытывали на себе великий поиск мой – виновницы своих злоключений. И много пройти надо было, прежде чем истинный смысл проявляться стал. Сама же я блуждала, с отчаянием сменяя один мир на другой. И был тот, что за отца мне был, душу свою отдал, и охранял сердцем своим меня и память мою.
Часть I
Милая моя Сашенька, пишу тебе это письмо сидя в избе, в которой, много путей твоих позже, поселится тот, кто сохранит его для тебя. Устал я и подавлен, но буду идти, покуда вновь не встречусь с тобой. Для того и пишу. Белые люди мира этого прочтут тебе мною написанное. Тебе узреть надобно память свою от самого начала пути тобою проложенного.
Слушай же.
Стылый сентябрьский день сменился теменью.
Лил дождь. Тяжёлые, ледяные капли заливали лицо стекая по волосам и шее под одежду. Порывы ветра, изменяя движение струй, превращали капли в острые, злые пики, заставляя мои глаза закрываться, а оледеневшие руки онемевать. Плотная завеса тяжёлых облаков скрывала от меня свет звёзд и луны.
Где-то, среди этого ледяного свинцового мрака, среди кромешной черноты затерялась маленькая, старая лодка, а в ней я. Пытаясь вычерпывать воду замёрзшими и уже ничего не чувствующими руками, я боролся за свою жизнь, но воды в лодке меньше не становилось.
Мне уже казалось, будто прошло нескольких дней блуждания по бескрайнему морю, и казалось, я потерял счёт этим самым дням и ночам. И море без берегов, и где начинался новый день, с востока, или с запада? И было ли вчера, или оно вот, сейчас?
Лодку то и дело бросало из стороны в сторону и захлёстывало водой, принуждая к поражению. И уже казалось, бессмысленно вычерпывать воду спасая лодку, бессмысленно грести не зная куда, бессмысленно бороться за жизнь, когда тебя окружает необозримое море жаждущее твоей смерти. Только и осталось во мне, так это инстинкт самосохранения. Животное. То, что приходит на смену отчаянию, и уходит последним, убедившись, что позади уже ничего нет.
В эту ночь (первая ли она была, или какая по счёту?) средь мглы, там, где должно было быть небо, стали появляться звёзды. Они появлялись то там, то сям, исчезали и появлялись вновь. Море бушевало, но вот, в какой-то момент, болтающуюся на волнах лодку дёрнуло, будто невидимая преграда остановила её. Не сразу поняв, что происходит, я продолжал вычерпывать воду, но тут под днищем заскребло. Её больше не бросало, слегка покачиваясь, она стояла на месте.
Это был берег. Его очертания слабо проглядывали впереди, там, где сел на отмель нос лодки. Охнув, я попытался встать со скамьи, на которой просидел несколько дней. Схватился за колени, охнул снова, потянулся, и, ухватившись скрюченными пальцами за борт встал на четвереньки. Так и не разгибаясь, перелез через нос и мешком упал на песок. Да. Это была земля. И хоть волны окатывали меня, полуживого, окоченевшего – это было спасение.
Свет, день, и солнце, впервые пришли вместе. Луна ушла за горизонт, за край моря, который был теперь, видим. Вместе с луной ушла и вода. Отлив оголил часть берега. Маленькая, утлая лодчонка и я лежали на песчаном берегу, а в десяти метрах от нас волны сонно укатывали песок. Я снова заснул.
Проснулся, когда солнце подходило к зениту. Приподнявшись на локтях, сонными глазами посмотрел вперёд и снова опустился на песок. Увидев небо я вскричал: – Чистое небо! О все силы! Определённо сон. Проснусь и всё образумится. А пока терпеть надо. – Но поднеся свои руки к лицу, я вздохнул. – А волдыри от мозолей, это тоже сон? Нет. Меня не проведёшь. Я чую запах чертовщины. Чую. – Охая и причитая встал на ноги и обернулся рассматривая горизонт. Вокруг, куда не глянь, море. Клочок земли, на котором я стоял, оказался маленьким островком, почти сплошь усеянным камнями с возвышением посередине. Вдали, если верить солнцу, на юго-востоке, виднелась земля, от которой изломанным пунктиром к островку вела коса. Стоило идти туда, и идти сейчас, иначе, с уходом солнца вода поднимется явно выше косы и скроет её, а впитывать в себя морскую воду снова, было невыносимо.
Вытянув лодку повыше и перевернув днищем кверху, я пошарил рукой в кармане телогрейки, где лежал кусок хлеба положенный туда ещё в избе из которой и начался мой путь. Отломив кусок, сунул в рот, прожевал и пошёл вперёд. Дорога была не лёгкой. Переступая с камня на камень, кое-как добрался до земли и очутившись на песчаном берегу осмотрелся, решая в какую сторону идти.
Взяв вправо, побрёл по берегу, распугивая отдыхающих нерп, переступая через брёвна и коряги, лежащие вдоль линии высокой воды в больших количествах. Приливами наносило и морскую траву, отчего воздух благоухал стойким ароматом гнилости. С травой приносило и мелкую живность, крабов и морских звёзд. Всё это, большими, иногда непроходимыми кучами, лежало в нескольких шагах от линии берега, но вдоль воды идти было удобно: гладкий, плотно укатанный песок да редкие коряги. Хоть и медленно, но я шёл вперёд, помогая себе подобранной по дороге палкой, совсем белой, без коры, и гладкой, будто катаной по камню усердно и не один день.
