В то же самое время Black Mask отчаянно пытались встряхнуть нанятую массовку новых левых и вывести их из состояния бездействия: перестать подсчитывать количество принесенных на сходку задниц. Они яростно критиковали индустрию войны, держащуюся на массовом гипнозе. Раз за разом они обращали всеобщее внимание на то, что переоценка американцев своей роли в мировой политике будет иметь политическое воздействие, и это особенно касаемо других стран. Весь третий мир являет собой наглядное значение слова «нищета». Раньше под нищетой подразумевались голод, эпидемия, незащищенность от внешних воздействий и т. д. – нищета империалистической эксплуатации или оставшиеся от XIX века районы западной индустриализации. Но сегодня жестокость нищеты в экономически развитых странах означает самоубийственную и противоестественную экономику, ведущую к закупориванию жизненной и сексуальной энергии, к неудовлетворенности. Такая нищета неуловима, неосязаема, ее истоки: покорность, разобщение, скука, отвращение и подавляющая депрессия. Идиотствующие Левые, узрев объективные признаки социального отчуждения, обошли вниманием гораздо более насущные субъективные неврозы. A Black Mask на практике пытались спровоцировать демонстрации на бунт. Спровоцировать каждого в отдельности против существующего дерьма, машин, зданий, товаров потребления, против всего, что составляет непосредственный опыт. Спровоцировать эмоциональное возбуждение и эйфорию всеобъемлющей борьбы, здесь и сейчас, борьбы руками, а не мозгами. Чтобы каждый понял, что сегодня единственные ценность, удовольствие и возможность почувствовать плечо ближнего – это бороться вместе против всего существующего. BLACK MASK БЫЛИ ПРОВОКАТОРАМИ РЕВОЛЮЦИОННОГО НАСИЛИЯ.
Они воспринимали себя как катализаторов: небольшое, крепкое партизанское объединение, с заранее запрограммированной тактикой, устремленной на низвержение состояния массового гипноза путем мощных всплесков рвения, гнева и веселья (привет Райху[27]). Они примкнули к СДО[28] и были одной из группировок, на начальном этапе экспериментировавших с изменчивой тактикой действий, которой в то время не могла избежать никакая городская герилья. Впервые они продемонстрировали ужасающее тактическое преимущество маленьких автономных банд перед лицом гигантских толп во время демонстрации, устроенной СДО против Дина Раска[29], когда подвижные группы блокировали главные транспортные развязки, вступали в мгновенные стычки с полицией, отвлекали внимание отдельных копов и т. д.
Кутерьма в Мэйси[30] во время рождественской распродажи была еще более эффектной. Множество людей, группами и поодиночке, наводнили магазин в час пик. Никто не выглядел как демонстрант, их легко было принять за обычных покупателей, администраторов или персонал. Они деловито перетаскивали товары с места на место, пачкали их, приводили в негодность, крали и просто бросали. Полуголодные псы и кошки были выпущены на волю в продуктовом отделе. Перепуганный канюк летал по отделу фарфора, разбивая на лету залежи этой дурацкой посуды, а продавщицы в истерике прятались от него или, наоборот, пытались поймать. Добропорядочные покупатели запутывались во флагах и транспарантах и на выходе задерживались администрацией и жестоко избивались полицией. Несусветный хаос… Оглядываясь назад, уже можно сказать, что в то время – зимой 1967⁄68 гг. – атмосфера повсюду в Штатах начинала меняться. Что раньше бурлило только в подполье, теперь вылезало на поверхность. Как заметил где-то Берроуз, если хлещет и вываливается наружу, то этого достаточно, чтобы санитара стошнило. Еще 18 месяцев назад о таком можно было только мечтать. Это вам не домохозяйки из пригородов, практикующиеся в тире, и не менты, патрулирующие каждую электричку. Америка на грани развала, каких не было с конца Средневековья. И этот мир распадается, как карточный домик, давя все на своем пути: полярная ночь и огонь.
Договоримся о терминах «авангард», «молодежное восстание» и прочих. Политическое фиаско декабрьских демонстраций на Уайтхолл[31] не только доказывает тщетность массовых выступлений, но и делает очевидным, что их бесполезность нельзя сводить лишь к их тактике. Новые левые были сведены до нуля. Тогда же была явлена вся беспочвенность претенциозности авангардной субкультуры. Нельзя даже говорить о нигилизме или, там, о скуке всего этого. Вообще не о чем говорить. Просто еще один товар потребления – как сирень или гренки. И все мы знаем о последних днях наркосреды – о закате венценосных посланцев TWA[32]-знахарей, алкашей-бихевиористов, торчков, ждущих своего часа в аэропорту Калькутты, – легкие наркотики заполонили собой все; затем амфетамины, аресты и первые убийства… на Западном побережье все подсаживаются на СПИД и почти все прошли через ЛСД…
Цивилизация рушится, как дом Ашеров[33], и ее замедленное падение концентрирует весь жизненный опыт на одном: «Потому что, когда смэк растекается по венам, ⁄ Мне становится на все наплевать, ⁄ На все напряги в этом городе, ⁄ На всех безумных политиков, ⁄ На всех ругающихся друг с другом, ⁄ На валяющиеся повсюду трупы»[34]. Сосредоточение такого – реальность, имеющая свою прописку – в ГЕТТО. Гетто – это всегда неоднозначный и в то же время четко объяснимый феномен. В своем отрицательном смысле он означает разложение. Это не передвижная экспериментальная станция, не анклав, не Танжер[35] и не Биг Сур[36]. Это ад. Одно окно, одна дверь, четыре стены. Тупик. Гетто – это место, куда ты попадаешь, когда больше ничего не остается, когда некуда идти. Тюрьма без решеток. Громадная психушка, которой уже не замечаешь. Закулисье и бесконечная ночь. Невроз, косность. Разверзнувшаяся бездна… И кошмар, кошмар…
Однако в это самое время мятежи становятся проблемой сознания, организации и использования городского пространства. Одиночки объединяются в толпу, толпу отчаявшихся и разозлившихся, перманентно – ежедневно – увеличивающуюся, которую нельзя просто так арестовать за тунеядство. И в их требованиях звучат призывы о своих территориях, о натуральном обмене и даже, как это ни странно, о первых шагах в сторону революционной концепции города, о совместной жизни – о Рае, строящемся вопреки Аду. Геттоизация молодых белых деклассированных элементов предоставила Black Mask возможность подхватить знамя этого качественно иного бунта, теперь, впервые за эти пять лет прорезавшегося, бунта без имени, «молодежный», «люмпеновский» – зовите как хотите. Наконец-то этот бунт стал реальным: Нижний Ист-Сайд в начале 68-го был потенциальным революционным СООБЩЕСТВОМ…
Основная часть BLACK MASK, у которых центр управления был размытым и абстрактным, а журнал – упраздненным, реорганизовались в ячейку СДО (!) ЛИЦОМ К СТЕНЕ, УБЛЮДОК… И К МУСОРНОМУ БАКУ… первое, во что они вгрызлись, была Мусорная стачка Нижнего Ист-Сайда. Гигантские, кишащие крысами кучи гнилого мусора оказались, метафорически, удачной находкой: никто, кроме них, не мог и не хотел марать руки. Они были не только приставлены к стене, они были буквально выброшены на помойку. От улицы к улице они шли, поджигая валяющиеся груды мусора, бухая и танцуя вокруг них; а когда приезжали пожарные (тогда же проходила всеобщая забастовка пожарных), то Motherfuckers забирались на крыши (а крыши, как и канализация, – это свободные зоны), бросались оттуда булыжниками, кирпичами и тем, что было под рукой, крича: «Штрейкбрехеры». Немытые, нечесаные, танцующие, поющие, бьющие в барабаны, они переносили кучи грязи в метро и донесли их наконец до лощеного Рокфеллер-Плаза[37]…
