Затем Ннанджи распахнул дверь на полубаке и быстро пошел по палубе с мешочком в руке. Позади него почти бежал Катанджи, с мечом, в килте и сапогах. На этот раз он был весьма озабочен, и явно намечались какие-то неприятности — настолько серьезные, что Ннанджи даже не заметил Тану.

— Я был бы тебе очень благодарен, если бы ты мог пойти с нами, милорд брат. Мне нужно поговорить с госпожой Бротой.

Меч Уолли был при нем, но его ноги были босы.

— Если ты немного подождешь, я надену сапоги, — сказал он, но Ннанджи уже поднимался по ступеням на корму. Уолли посмотрел на Катанджи, который нагло закатил глаза, пытаясь сделать вид, что обеспокоен в меньшей степени, чем обычно. Они оба двинулись следом.

Брота сидела у руля, словно гигантский красный шар, и ее луноподобное лицо было лишено какого-либо выражения. Уолли не удивился, что вместе с ними пришли также Тана и Хонакура — им обоим нравилось присутствовать при любых назревавших волнениях. Таким образом, перед рулевым полукругом стояло пять человек.

— Вы загораживаете мне обзор! — рявкнула Брота. Ннанджи что-то прорычал, но все пятеро сели. Первое очко в пользу Броты, подумал Уолли; теперь она была выше их, и проявлять свой гнев было сложнее сидя, чем стоя. Так или иначе, у нее не было особой необходимости что-либо видеть. «Сапфир» двигался по пустой Реке, лишь несколько парусов виднелось вдали — голубое небо, голубая вода, золотые осенние холмы на фоне туманных гор далеко на северо-западе.

Мгновение спустя появился Томияно и встал спиной к фальшборту, подозрительно глядя на них. Семь — магическое число, вспомнил Уолли. Не могло ли это быть некое предназначенное богами событие? Кроме того, здесь присутствовал почти полный комплект всех рангов, которые можно было найти на корабле — маленький, иссохший Хонакура в черном, затем гибкая Тана в соблазнительно-желтом… Рядом с ней — Катанджи, такой же смуглый, как и она, и казавшийся еще более смуглым из-за белого килта, необычно чистого для него. Худые и более бледные ноги Ннанджи торчали из оранжевого килта, и из-за своего гнева он выглядел еще более неуклюжим, чем обычно. Над ними всеми возвышалась Брота в своей красной мантии, которую трепал ветер, рядом молча стоял Томияно в коричневой набедренной повязке, и сам Уолли, великан в голубом. Недоставало лишь зеленого цвета Шестого.

Ннанджи взглянул на Уолли.

— В тот день, когда тебя ранили, брат, я взял твои деньги, чтобы присмотреть за ними. Я отдал свои новичку Катанджи, чтобы они не перемешались. Я дал ему сорок три золотых и немного мелочи. Когда я продал Телку, я дал ему еще десять. У него было пять своих. Я попросил у него три в Во, но больше мне не было нужно. Сегодня я попросил его вернуть остальное.

Конечно, он собирался купить подарок для Таны.

— Пятьдесят три твоих и пять его — всего будет пятьдесят восемь, — сказал Уолли, зная, что его подопечный не слишком силен в математике. — Минус три — остается пятьдесят, которые он тебе должен?

Уолли мрачно кивнул.

— У него их нет. Вот все, что у него есть.

Он перевернул мешочек, который держал, высыпав сверкающую горку рубинов, изумрудов и жемчуга. Среди зрителей поднялся изумленный ропот. Ннанджи пошевелил горку пальцем.

— Три золотых и немного серебряных, — сказал он, вытаскивая несколько монет.

— Драгоценности стоят явно дороже, чем пятьдесят золотых, — сказал Уолли. — Он наверняка сможет расплатиться с тобой, как только попадет в свободный город.

Ннанджи посмотрел на него ледяным взглядом.

— Но я хочу знать, где он взял их, брат. Он отрицает, что украл их, но говорит, что обещал госпоже Броте, что никому не скажет. Вот что меня интересует!

— Я никогда их раньше не видела, — поспешно сказала Брота. Она начала пристально вглядываться в горизонт, словно в поисках береговых знаков. Никто больше не хотел говорить. Уолли решил, что это личные проблемы Ннанджи и его брата, но ему было любопытно посмотреть, как Ннанджи их разрешит.

Не получив от него помощи, Ннанджи набрал в грудь воздуха и сказал:

— Госпожа, не могла бы ты объяснить, каким образом подопечный может скрыть что-либо от своего наставника? Считаешь ли ты подобающим для другого воина, как ты сама, предполагать подобное?

Очко в пользу Ннанджи.

Брота проворчала, не глядя на него:

— Нет! Но я не помню, чтобы я говорила ему об этом. Насколько я помню, все было не так. Я обещала ему, что не скажу тебе.

Ннанджи перевел торжествующий взгляд на Катанджи, который пытался притвориться маленьким мальчиком, которого приводят в смущение дела взрослых. Он выглядел менее убедительно, чем когда-то; недели, проведенные на Реке, сделали его выше ростом и мускулистее. Он никогда не стал бы достаточно крупным, но он явно повзрослел с тех пор, как Уолли впервые его встретил. Он выглядел к тому же более здоровым, и у него даже была теперь короткая косичка, хотя она завивалась узлом.

— Я купил несколько ковров, наставник, — сказал он. — Брота мне помогала.

Тану тут же охватил приступ неудержимого смеха. Брота сердито уставилась на нее, но от этого стало еще хуже.

— Давайте я расскажу! — сказала она, наконец успокоившись.

Последовала история о шелковых коврах и о переговорах в гондоле. Уолли вскоре сам крепко сжимал кулаки, чтобы подавить приступ хохота. Он рискнул бросить взгляд на старого жреца, который приподнял бровь — Броту перехитрил какой-то мальчишка? Определенно, чудо!

Катанджи купил в Дри все лучшие ковры за шестьдесят два золотых, заполнив до краев гондолу. Брота ничего не получила с этой сделки. Более того, ей пришлось потратиться на поездку и на подкуп гондольера, даже рискуя быть обвиненной в контрабанде, поскольку власти могли задержать ее корабль. Уолли знал, что она чувствовала себя связанной своим рукопожатием, но это не объясняло, как она удержалась от искушения утопить сорванца.

— И как ты их продал? — спросил он.

Катанджи снова приобрел самоуверенный вид, но каким-то образом продолжал изображать детскую невинность, рассказывая дальше сам. Дальше было еще интереснее.

В следующем порту, в Касре, он попросил выгрузить его ковры и сложить их на пристани рядом с коврами Броты. Последовал яростный, но шепотом, спор. Он возразил, что она согласилась выгрузить его товар там, где он пожелает, а если его ковры находятся слишком близко к ее товару, она может подвинуться, но сам он делать этого не станет, чтобы не привлекать внимания команды. Он пообещал, что моряки ничего не узнают о его частной торговле, если только она не будет подпускать их слишком близко, особенно Диву и Матарро. Уолли решил, что тогда Брота была слишком ошеломлена его недетскими рассуждениями для того, чтобы быть способной на нечто большее, нежели просто смотреть и слушать. Итак, Катанджи сложил все свои ковры в кучу, уселся на ее верху и стал играть в игру, заключавшуюся в передвижении фишек по доске.

Когда появились торговцы, Брота пыталась продать свои ковры, но самые лучшие находились под Катанджи. Она могла лишь направить торговцев к мальчишке. Он вежливо показал товар, но объяснил, что сторожит ковры для отца, который ушел в город. Значит, они не продаются? Что ж, отец сказал, что он может продать весь товар сразу за сто двадцать золотых. Когда вернется отец? Катанджи лишь пожал плечами и вернулся к своей игре. У него была отцовская метка ковровщика, так что история выглядела вполне правдоподобно.

Больше ему в этот день нечего было делать; корабль не мог уйти без Броты; Брота не могла уйти, не продав свой товар — поскольку торговцы были в этом заинтересованы — а Брота не могла продать слишком много, когда рядом с ее товаром возвышалась гора превосходных ковров. Торговцы, сбитых с толку отсутствием того, с кем можно было бы поторговаться, бродили вокруг, ожидая возвращения несуществующего отца. Через несколько часов, когда казалось, что ожидание продлится до захода солнца, один из торговцев попросил Броту подтвердить, что мальчик имел право продавать, и передал всю причитающуюся сумму. Вернувшись на корабль, Катанджи положил свою игру Броте на стол…