"Наталья,- начал я официально,- я очень извиняюсь за тот безобразный поступок, который я совершил 23-го февраля сего года.

   Поцеловав тебя, и ощутив вкус полыни на губах, - (Каков я был мерзавец! Экое поэтическое хамство!)- я понял, что поступаю неправильно. За что и прошу тебя меня простить. Одновременно я обещаю, что больше подобного гадкого поступка никогда не повторю."

   Да, тогда я был жестоким парнем.

   Интересно, знала ли Соколова, что это именно я приходил к ней в прошедшую пятницу в гости и с какой целью?

   После этого наши отношения только ухудшались. И это несмотря на то, что мы оба знали, что нравимся друг другу. Нас не спас даже десятый выпускной класс. Весь год мы ходили и дулись друг на друга, как мышь на крупу. Кончилось тем, что, похоже, Наталья меня всерьез возненавидела. К концу учебы мы перестали даже здороваться, а на выпускном вечере не сказали друг другу ни слова на прощанье.

   V

   Пока разглядывали фотографии, вспомнили не только отсутствующих одноклассников, но и Иринку. Так сокращенно и ласково мы называли Ирину Павловну Смирнову- нашего последнего классного руководителя. Закончив областной пединститут, она распределилась в нашу школу и сразу же попала на наш выпускной 10-й "А" класс.

   Иринка учила нас только один год, но запомнилась нам больше, чем иные, учившие нас до этого долгие годы.

   - О, смотрите-ка, а вот такой фотографии у меня нет!- воскликнул Геннадий. - Подари ее мне Мариночка. Все равно тебя на ней нет, а я на первом плане.

   - Ну-ка, ну-ка, и я тут есть,- произнес Севрюгин, заглядывая ему через плечо.- Я тоже такую хочу.

   - Нет, нет,- кокетливо отказывалась Вербицкая,- она у меня единственная и напоминает мне про то, как вы меня спасали от "насильников".

   - Вербочка, тебя от насильников? А где же был я в этот трудный и радостный для тебя час?- поинтересовался я, - кто же там свечку держал?

   - Не боись, Греча, - ты там тоже есть,- отвечала Марина, протягивая и мне снимок. У тебя такой должен быть.

   - Не, ну мужики, в конце концов, не будьте волками позорными,- вступил в прения суровый наш северянин Филиппов,- скажите же наконец, что там произошло? Что случилось-то?

   Смеясь, перебивая друг друга, мы общими усилиями восстановили события того октябрьского дня.

   А произошло вот что.

   В тот день последним шестым уроком у нас была химия. Лаборатория, где нам преподавали эту науку, находилась на четвертом этаже, там же, где располагались кабинеты начальных классов. А поскольку малышня первой смены учебу уже закончила, а второй- еще не начинала, то четвертый этаж показался мне и моему однокласснику Генке Севастьянову оазисом тишины и покоя: из-за двухстворчатых белых дверей не доносился рокот урока, и можно было совершенно не опасаться того, что сейчас одна из них приоткроется, и какая-нибудь училка, высунувшись в коридор, строго спросит у нас, почему это мы гуляем во время занятий. Не будешь же всем объяснять, что тебя отпустили с урока пораньше за досрочно выполненную контрольную работу по военному делу.

   Каково же было наше изумление, когда обнаружилось, что мы на этаже не одни. У одного из окон длинного коридора маячила одинокая девичья фигура в школьной форме. Это была Наташка Соколова- наша одноклассница.

   - Ты что, с санитарии сбежала?- спросил у нее Генка.

   Наталья отрицательно помотала головой и злорадно сообщила, глядя мне в лицо:

   - Гречанинов, пока ты там себя к воинской службе готовил, твою Вербицкую какой-то мужик в кабинет заволок, и они дверь закрыли.

   - В какой кабинет?- похабно улыбаясь, спросил Севастьянов

   - С каких это пор Вербицкая моей стала?- поинтересовался я, стараясь выглядеть невозмутимым.

   - В двадцать первом,- ответила Соколова Генке.- Ну как же, Гречанинов, ты ей всегда списывать даешь и стихи про нее пишешь.

   Я пожал плечами, выражая свое несогласие с подобными аргументами, и язвительно заметил:

   - Соколова, я бы и тебе давал иногда списать, да ты не просишь. Разве я виноват, что домашние задания ты делаешь всегда сама?

   В этом учебном году в присутствии одноклассников Наташка стала обращаться ко мне строго по фамилии. А ведь еще не так давно, в девятом классе, она звала меня просто Виталькой, и если мы случайно оставались с ней наедине, то даже Виталиком и Виталичкой. Вот и сейчас она словно забыла мое имя. Но надо признать, что я в отместку стал платить ей той же монетой.

   Генка бросил свой "дипломат" на подоконник и, радостно хлопнув в ладоши, заявил:

   - Пойду гляну, как Маринку лапают.

   Именно в те годы Севастьянов стал изрядным пошляком. Он то приносил в школу порнографические журналы, то без конца обсуждал физические достоинства знакомых девчонок, а то в очередной раз принимался хвастаться перед парнями, что в летние каникулы ездил в деревню к деду и имел там связь с какой-то селянкой. Если честно, то и меня проблемы пола тогда волновали, но я, в отличии от него, не считал нужным выплескивать свою озабоченность на окружающих.

   Генка подошел к двадцать первому кабинету и подергал ручку. Закрыто. Тогда он склонился к замочной скважине, пытаясь заглянуть в класс.

   - Сева,- обратился я к нему.- Что ты ее слушаешь, она тебя разыгрывает. Никого там нет.

   - Как нет!- возмутилась Наташка.- Мы с ней с санитарии раньше ушли, нас Елизавета отпустила. Поднялись сюда. Я на минуту отлучилась руки помыть, а потом слышу какие-то крики: "Вот она!" Выглядываю: два парня здоровых. Один из них подхватил Маринку за талию и понес в кабинет, а та хохочет. Второй тоже вошел и дверь закрыл. Я подергала- закрыто.