Про деревню Петровичи разное говорят в народе. Одни уверяют, будто сам император Пётр первый останавливался и разбил в этих местах лагерь для раненных и больных солдат по пути домой в Питер после разгрома шведов под Полтавой, при этом они высокомерно возносят головы и гордятся сим спорным историческим событием. Другие же склонны больше верить более правдоподобной версии о том, что основал деревню приезжий отставной капитан Петр Климкин ещё очень давно, задолго до исторического материализма, получив в награду от государства землю за примерную службу, построил на реке Истра водяную мельницу, засеял окружные угодья хлебом, а пятеро сыновей его, которых родила ему молодая жена, уже повзрослевши, построили жилые дома для своих семей, для своих крепостных холопов, смердов и много чего ещё. Крепостные называли своих хозяев не барином, а по-простецки – Петровичами из почтения за их благие дела и праведное отношение к ним, и якобы со временем деревня разрослась прилично и за ней крепко установилось название Петровичи.

Николаю Петровичу больше нравилась вторая версия. Рассказывая или эту версию много раз другим, он уже и сам уверовал в её правдивость. Тем более, что фамилия Климкин сохранилась и перешла к нему в наследство, и некоторые аборигены деревни, пусть даже в шутку, называли его хозяином деревни, что ему определённо нравилось, а все в деревне его непременно уважали и называли только по отчеству – Петрович, а кто помоложе, тот непременно называл Николаем Петровичем или дядя Николай.

Николай Петрович был коренным жителем Петровичей. Тут он родился восьмым ребёнком в большой и работящей семье Петра Ивановича Климкина и Екатерины Ивановны Молчановой, и тут же прожил всю жизнь, получив среднее образование в местной школе, занимая разные должности в местном колхозе; будучи уже взрослым, недалеко от родителей собственными руками построил вполне приличный на то время дом, женился на самой красивой, с выдающимися формами, от которых у мужчин репродуктивного возраста возбуждалась не только фантазия, и работящей девушке во всей деревне Светлане; вырастили они пятерых добронравных детей, мотивированных на получение достойного образования и на праведную философию жизни. Отучившись, дети разлетелись по краям и весям, любимая жена скончалась скоропостижно, прихватив какую-то гадкую болезнь по женской части, даже не успев выйти на пенсию, и под конец жизни Петрович остался наедине со своими курами, грядками и тоской по любимой жене.

В последние дни Николай Петрович несколько потерял свое лирическое поведение по отношению к своему окружению. Недоволен был развратным поведением погоды: все вокруг заливается дождем, как старая вдова слезами: картошка покрылась черными пятнами, будто помереть собралась, цветы на деревьях вообще приказали долги жить и легли ковром под деревьями, ожидая свои похороны. Другой бы на месте Николая Петровича для успокоения души матом бы трехэтажным покрывал такое сумасшедшее поведение природы, но природная, я бы сказал даже, врожденная генетическая доброта Николая Петрович не позволяла ему прибегать исконно простонародным эмоциям. Он смотрел на эту трагедию, глубоко вздыхал и только позволял себе употребить самое перцовое слово в своем лексиконе: "Ну, холера!" Потом долго успокаивал себя: Подождем. Подождем. И дождался. Вынес из бани, когда-то собственными руками состряпанную, старую табуретку, сел поудобнее и стал с восхищением смотреть, как медленно, но уверенно, как и подобает красивой даме, поднимается солнце. В эти минуты трудно было определить, кто из них больше сияет, –солнце или Николай Петрович. Полчаса радости, восторга и эмоции вырвались в наружу.

Лето нынче выдалось дождливым и Петрович совсем впал в грусть-тоску и печаль-кручину: грядки пропадают, картошка гниёт, кусты и деревья чернеют. Даже Пират, красно-белый петух и хозяин большого гарема, и тот зауныл и в томлении своём перестал голосить своим фальцетом по утрам. Ждал Петрович солнца, очень ждал. И засветило оно, долгожданное солнце. Пробив даже шторы на окнах, своим ярким утренним лучом оно разбудило Петровича и заставило улыбнуться. На радостях Петрович вышел во двор, долго и восторженно любовался жёлтым калачом, медленно поднимающимся из-за острых пиков ёлок, и дал волю своим эмоциям:

– О, господи ты боже мой! Наконец-то! Наконец-то ты появилась! Наконец-то ты улыбнулась, красавица моя! Наконец-то я дождался тебя, Солнце ты моё золотое! Как я рад! Как рад!.. Надоели туманы эти проклятые, дожди бесконечные. Гниет же уже все, холера такая! И картошка почти пропала. И грядки. Наконец-то ты засияло, солнце ты моё золотое! Как я тебя люблю! Как любимую женщину. Обнимаю тебя, дорогая. Спасибо тебе, родная. Ох, спасибо!

Только собирался Петрович навестить своих кур, поднять им настроение вчерашней кашей из перловки и с витаминами, как услышал не громкий женский голос, донёсшийся издалека какими-то раскатами:

– Пожалуйста, Петрович!

Петрович остановился, испуганно оглянулся, прислушался:

– Не понял… Кто тут? Петровна, ты? Сергеевна?.. Не понял… Есть тут кто?.. Ну что за холера такая! – ответа не было. Петрович постучал себе по ушам, вздохнул глубоко и, успокоившись, пробурчал: – Послышалось… Господи, как хорошо. Грядки высохнут наконец -то. Полоть же надо давно. Заросло как. Спасибо тебе, солнышко. Спасибо, дорогая!

Опять ему послышался далёкий и не громкий женский голос, почти шепот:

– Пожалуйста.

Петрович испуганно дёрнулся и нервно заорал:

– Да что такое! Петровна!.. Сергеевна!.. Кто тут? Выходи! В прядки со мной играть решила?

– Успокойся, Петрович. Это я, – уже громче прозвучал женский голос.

– Не понял. Кто это – я?

– Да я это, я! Солнце. Подними голову! Ты же только что в любви объяснялся мне. Даже обнимал.

Петрович испуганно замер. «Всё, хана мне. Помирать пришло время", подумал он. Но, если посмотреть с другой стороны, с таким здоровьем и помирать-то не легко! Врачи сами удивляются, когда по какой редкой надобности пропускают его анализы и его самого через профессиональное любопытство, тому, что все его показатели как у юноши призывного возраста. Они, конечно, врут. Далеко ещё призывникам до Петровича. Хилые они, какие-то, словно в теплице выращены в отсутствии солнца, воздуха и недостатке воды. Не – е – ет, помирать ему ещё рановато. Кто грядки полоть будет, кто за курами смотреть будет, да и Пират, хоть наглый и самоуверенный бандит, хоть и окружен десятком жен, и месяца не протянет без него! А без Пирата уже и жены его если и не перестанут нестись, то точно загнутся без любви петушиной и от тоски по нему. Нет, помирать мне никак нельзя!» Петрович медленно поднимает голову. И что он видит? Прямо в глаза ему смотрит и улыбается само Солнце. Да так красиво, да так искренне, что даже Петрович, который когда-то славился на всю округу своими любовными похождениями и которого не так-то просто было смутить женской улыбкой, пусть даже такой ласковой, нежной, многообещающей, не справился с собой и упал на свою пятую точку. Стал заикаться и креститься. Солнце, довольная, что удивил и смутил опытного мужчину, ещё шире улыбается и радостно изрекает:

– Ну вот, сразу бы так! – и подмигивает.

– О, Господи! О, Господи! Что это? У меня? Со мной? – Петрович щупает себя.

– Да успокойся ты, Петрович. Чего ты так испугался? Не съем же я тебя, – достаточно убедительно прозвучал женский голос.

– Да я… Да ты… Со мной… Как? Бог мой!

– Все нормально, Петрович! Понравился ты мне. Хороший человек, вижу. Мужчина симпатичный. Единственный, кто признался мне в любви. А то все: "Солнце моё! Солнце моё!" А никто в любви не признается…

– Да я это…Пожалуйста! Я ждал тебя! Давно не светила. Обрадовался очень.

– Ну вот я и пришла. Буду рядом. Обращайся если что.