«Да не важно, как это будет называться! — мысленно крикнул Гилберт. — Главное, что ты будешь со мной!»

— Так кем я буду? — Эржебет скрестила руки на груди, с вызовом взглянула на него, требуя ответа.

Ее напор вызвал у Гилберта лишь злость и пробудил защитную реакцию. Эржебет пыталась давить, выпытать из него признание, заставить его открыться… Показать слабину! И Гилберт в ответ принял оборонительную стойку, спрятал все чувства за непроницаемой броней из язвительности и желчи.

— В чем ты, собственно, меня обвиняешь? — Он пошел в контрнаступление. — Ты сама никогда не говорила о чувствах! Только обзывала меня по всякому. Ты хочешь знать, кто ты для меня? Тогда сначала скажи: кто для тебя я?

В нем проснулись старые подозрения, выбрались наружу и сейчас показались как никогда правдивыми.

— Может, я был тебе нужен лишь для того, чтобы постель греть? Ведь у твоего Родди стоит только на Моцарта!

— Он не мой! — огрызнулась Эржебет. — Мне на него плевать!

— Да ну? — Гилберт все больше закипал, сейчас его языком управляла давняя, копившаяся годами ревность. — Почему же тогда ты так отчаянно цепляешься за ваш союз? Сколько раз я предлагал тебе помощь в восстании, а ты всегда посылала меня куда подальше!

Эржебет стушевалась, отвела взгляд.

— Я просто тщательно все взвешивала и поступала так, как было лучше для моего народа. — В ее голосе сквозила неуверенность. — Это ты все время порешь горячку.

— Черта с два! У меня тоже есть голова на плечах, и я умею планировать. Вот сейчас, например, удобный момент, я разгромил Родди, он слаб. Если ты уйдешь ко мне, он не посмеет вякнуть. Но ты как всегда откажешься…

— Нет, — неожиданно твердо произнесла Эржебет и заглянула ему прямо в глаза. — Я не откажусь, если ты ответишь на простой вопрос: кто я для тебя?

Повисла напряженная тишина, настолько осязаемая, что, казалось, ее можно разрезать ножом, как масло. Гилберта затянул водоворот эмоций, в нем боролись несколько стремлений. С одной стороны — упрямство, гордость.

«Да как она вообще смеет предъявлять ко мне какие-то требования? Почему я должен ей что-то говорить? Пресмыкаться перед ней?! Расточать слова любви и целовать ее ножки?»

Но другая половина спрашивала, а так лишь уж это страшно, если он признается ей. Ведь она — не какая-нибудь жеманная девица, а Эржебет. Та, кого он знает так долго, что кажется, изучил наизусть. И в то же время не до конца, ведь он так и не знал, что сама она чувствует к нему. И эта неопределенность пугала. Если он признается первым — то проиграет. А проигрывать он не хотел.

Молчание затягивалось, Эржебет все смотрела на Гилберта, почти с мольбой. И он уже был готов признать свое поражение, снова обнять ее и сказать «Я люблю тебя, мне нужна только ты. Останься со мной, я не смогу без тебя жить…». Надо было только решиться, еще чуть-чуть.

— Вот значит как, — вдруг обронила Эржебет.

Она отвела взгляд, словно разрывая связавшую их нить.

— Молчишь… Что ж я понимаю. — Ее голос был тихим, в нем звучали усталость и боль. — Все же я такая глупая, я надеялась, что ты… А ладно, черт с ним.

Она посмотрела на него и горько улыбнулась.

— Раз я для тебя ничего не знаю… Хорошо. Теперь я смогу спокойно принять предложение руки и сердца от Родериха.

— Чего? — сдавленно выдавил Гилберт. — Этот… этот… урод посмел сделать тебе предложение? Почему ты сразу не сказала?!

— Потому что ты тогда тоже сделал бы мне предложение, чтобы его обскакать. — Голос Эржебет так и сочился ядом. — А я не собираюсь быть яблоком раздора в вашей вражде и твоим трофеем победителя!

— Стой! — в отчаянии выкрикнул Гилберт. — Дура! Ты все не так поняла! Я просто…

— Поздно оправдываться, — отрезала Эржебет. — Давно пора было закончить наши странные отношения. Я хочу остепениться и стать респектабельной дамой, а не твоей шлюхой. Между нами все кончено. Я не хочу тебя больше видеть.

Она резко развернулась и зашагала прочь, а Гилберт просто стоял и беспомощно смотрел ей вслед.

— Брат. — Рядом раздался робкий голосок. — Сестренка Лиза ушла… Она ведь еще вернется?

Гилберт развернулся и натолкнулся на полный надежды взгляд Людвига.

— Нет, — глухо ответил он. — Не вернется.

— Почему? — с искренним детским изумлением спросил мальчик.

— Потому что твой брат — идиот, Люц…

— Итак, под моей властью будут Трансильвания, Хорватия, Славония, Воеводина, Банат, Словакия, Закарпатская Украина. — Эржебет говорила сухо и четко, как заводная кукла.

Все ее чувства заледенели в тот момент, когда она покинула Берлин.

«Только выгода для моего народа. Только холодный расчет», — мысленно повторяла она, выдвигая Родериху все новые и новые условия.

Она должна забыть о глупых привязанностях. Страна не может любить.

— …а также порт Фиуме, — закончила перечислять Эржебет.

— Как пожелаешь. — Родерих обреченно кивнул.

— Для финансирования общих расходов ты будешь вносить семьдесят процентов, а я — тридцать, — все так же монотонно продолжала она.

Тут Родерих не выдержал и попытался протестовать.

— Мы входим состав Империи на равных правах, значит и суммы должны вносить однако…

— Не нравиться? — Эржебет желчно улыбнулась. — Тогда можешь забыть о поставках продовольствия с моей территории.

Она демонстративно поднялась со стула.

— Хорошо, хорошо, семьдесят и тридцать вполне приемлемо, — тут же поспешил согласиться Родерих.

Положение его определенно было очень плачевным, раз он шел на такие уступки. Пожалуй, в любой другой ситуации Эржебет бы даже немного пожалела его, но не сейчас, слишком много ей пришлось перетерпеть за каких-то несколько дней — сил на сочувствие уже просто не осталась. Ей казалось, что после разрыва с Гилбертом внутри нее что-то умерло.

— Что ж, раз по этим пунктам возражений нет, идем дальше, — все тем же механическим голосом объявила Эржебет.

А в голове у нее звенели слова их с Гилбертом разговора, и она сама отвечала на свои же крики.

— Я не хочу тебя больше видеть.

«Нет, хочу, хочу, каждый день, каждый час»

— Теперь я стану респектабельной дамой.

«Не желаю быть респектабельной! К черту чужое уважение! Хочу быть твоей. Любовницей. Шлюхой. И пускай мне шипят в спину — плевать! Ведь я буду с тобой»

— Между нами все кончено…

Они с Родерихом подготовили первый вариант договора, затем он обсуждался и дополнялся австрийскими и венгерскими чиновниками. В ноябре было объявлено о помолвке, а в июне следующего года Эржебет пошла под венец

Только после свадьбы странное оцепенение покинуло ее. И раздираемая яростью и болью она схватила старую саблю и покромсала в клочки белоснежное платье невесты…

Бордель встретил Гилберта болезненным желтым светом ламп и тяжелым, удушающим запахом лилий. Едва он вошел, как ему на встречу поспешила сама хозяйка, фрау Матильда — молодящаяся дама в темно-бордовом платье с не по возрасту глубоким декольте, обнажавшим ее пухлые, покрытые родниками плечи.

— Герр Байльшмидт, добро пожаловать! — Она всегда преувеличенно радовалась его приходу, буквально источая патоку.

Что не удивительно, ведь Гилберт был постоянным клиентом и всегда отлично платил.

— Вам как обычно?

— Да. — Гилберт небрежно кивнул.

Матильда сделала едва уловимый жест рукой и всего через мгновение к ним подошла стройная женщина. Гилберт скользнул по ней равнодушным взглядом, отметил рыжие волосы, кричаще яркие и, конечно же, совершенно не такие волнистые и мягкие, как те, что грезились ему по ночам; зеленые глаза — тусклые и пустые, хоть и тщательно подчеркнутые косметикой. Ладно, ему и так сойдет.

— Прошу за мной. — И голос у нее был тоже неправильный…

Женщина под ним тяжело дышала и вскрикивала, вторив ей, жалобно скрипела кровать. Но Гилберт не собирался быть осторожным и нежным, он просто снимал напряжение, с остервенением вдалбливал шлюху в матрас.