- Он не рассказал, как попробовал на мне мой же хлыст для верховой езды?

- Что? - задохнулся генерал.

Клер круто обернулась:

- Да.

- На тебе?

- Да. Я ушла, конечно, по другим причинам, но это было последней каплей. Прости, что огорчаю тебя, папа.

- Боже!

Внезапно Клер осенило. Конкретный факт! Вот что нужно мужчине!

- Негодяй! - вспыхнул генерал. - Негодяй! Он уверял меня, что на днях провел у тебя целый вечер. Это правда?

Краска медленно залила щеки Клер.

- Он попросту вломился ко мне.

- Негодяй! - еще раз повторил генерал.

Когда Клер снова осталась одна, на душе у нее стало горько. Как неожиданно изменился ее отец, узнав об этой подробности с хлыстом! Он воспринял его как личную обиду, как оскорбление, нанесенное его собственной плоти и крови. Клер подозревала, что, если бы это случилось с дочерью другого человека, он остался бы невозмутим; она вспомнила, что он даже одобрял порку, которой Хьюберт подверг погонщика мулов и которая позже принесла им всем столько тревог. Как бесконечно много предвзятого и личного в людях! Они все воспринимают и оценивают, исходя из собственных предрассудков! Ну, полно. Самое худшее позади: теперь родители на ее стороне, а она уж постарается, чтобы Джерри больше не остался наедине с нею. Каким долгим взглядом он на нее посмотрел! Он из тех, кто умеет примиряться с проигрышем, потому что никогда не считает игру законченной. Его увлекает бытие в целом, а не отдельные его эпизоды. Он вскакивает жизни на спину, она выбрасывает его из седла, он поднимается и снова вскакивает на нее; если встречает препятствие, берет его и едет дальше, а на полученные царапины смотрит, как на неизбежное следствие повседневных усилий. Он околдовал Клер, растоптав на ходу ее душу и тело; теперь чары рассеялись, и она даже не знает, была ли околдована на самом деле. Что он собирается предпринять? Ясно одно: он отыграется любой ценой.

XIII

При взгляде на ровный зеленый дерн Темпла, на его стройные деревья, каменные здания и зобастых голубей, вы приходите в восторг, который, однако, быстро остывает, как только вы представите себе однообразные кипы бумаг, перехваченные красной тесьмой, бесчисленных клерков, томящихся в тесных комнатушках и посасывающих свой большой палец в ожидании стряпчих, тома в переплетах из телячьей кожи, содержащие такие подробные отчеты о делах, что, взглянув на них, легкомысленный человек начинает вздыхать и думать о кафе "Ройяль". Кто дерзнет отрицать, что Темпл представляет приют in exselsis [7] человеческому духу и в креслах - человеческой плоти; кто станет оспаривать, что, попадая в Темпл, люди отрешаются от человечности и оставляют ее у входа, как башмаки у врат мечети? Сюда ее не допускают даже во время торжественных приемов, поскольку мышление юриста должно быть свободно от всякой сентиментальности; поэтому на пригласительных билетах в порядке предосторожности указывается: "Просят быть при регалиях". Конечно, осенью, редкими солнечными утрами, обитатель Темпла, вероятно, чувствует то же замирание сердца, которые испытываешь, стоя на вершине горы, или слушая симфонию Брамса, или увидев первые весенние нарциссы; но, даже если это так, он быстро вспоминает, где находится, и берется за дело "Коллистер против Девердея, посредник Попдик".

Как ни странно, однако Юстейс Дорнфорд, человек, уже подходивший к середине своего земного пути, и в солнечную и в пасмурную погоду испытывал чувство, которое бывает, когда сидишь на низкой ограде, нежась в первых весенних лучах, и видишь, как из сада, полного апельсиновых деревьев и ранних цветов, к тебе выходит сама жизнь в образе женщины с картины Боттичелли. Говоря без лишних слов, он был влюблен в Динни. Каждое утро с появлением Клер он изнывал от желания бросить диктовать ей на парламентские темы и перевести разговор на ее сестру. Но, умея владеть собой и обладая к тому же чувством юмора, он не выходил из круга своих профессиональных обязанностей и только однажды осведомился у Клер, не пообедает ли она и ее сестра с ним в субботу здесь или в кафе "Ройяль".

- Здесь, пожалуй, будет оригинальнее.

- Пригласите, пожалуйста, четвертым кого-нибудь из знакомых мужчин.

- А почему вы сами не хотите, мистер Дорнфорд?

- У вас могут быть определенные планы на этот счет.

- Хорошо, позовем Тони Крума. Я ехала вместе с ним на пароходе. Он славный мальчик.

- Отлично. Итак, в субботу. Сестру тоже пригласите сами.

Клер не сказала ему: "Да она, наверно, за дверью", - потому что Динни действительно ждала сестру на лестнице. Всю неделю она заходила за Клер в половине седьмого вечера и провожала ее до Мелтон-Мьюз: различнее случайности были еще не исключены, и сестры не хотели рисковать.

Выслушав приглашение, Динни призналась:

- Когда я вышла от тебя в тот вечер, я наткнулась на Тони Крума, и он проводил меня до Маунт-стрит.

- Ты не сказала ему, что у меня был Джерри?

- Разумеется, нет.

- Ему и без того тяжело. Он в самом деле славный, Динни.

- Я это сразу увидела. Поэтому мне хочется, чтобы он уехал из Лондона.

Клер улыбнулась:

- Он тут не засидится: мистер Масхем решил поручить ему своих арабских маток в Беблок-хайт.

- Как? Ведь Джек Масхем живет в Ройстоне.

- Для маток требуется отдельная конюшня и местность, где более мягкий климат.

Динни, с трудом отогнав воспоминания, спросила:

- Ну, дорогая, будем толкаться в подземке или возьмем для шика такси?

- Мне хочется подышать воздухом. Прогуляемся пешком?

- Конечно. Пойдем по набережной, а затем через парки.

Было холодно, и сестры шли быстро. Под звездным пологом тьмы эта обширная, залитая электрическим светом часть города казалась незабываемо прекрасной; даже на зданиях, контуры которых расплылись во мгле, лежал отпечаток величия.

- Ночной Лондон прекрасен, - вполголоса заметила Динни.

- Да. Но ложишься спать с красавицей, а встаешь с трактирщицей. Город - сплошной сгусток энергии, он - как муравейник, а чего ради люди суетятся!

- Это так тя'остно, как сказала бы тетя Эм.

- А все-таки, Динни, почему же люди суетятся?

- Потому что жизнь - мастерская, пытающаяся выпускать совершенные изделия: одно удается, миллион идет в брак.