- Это лучшее, что ты мог сделать.

Если его лицо и раньше казалось ей необыкновенным, то каким же оно стало сейчас? Губы, обычно презрительно сжатые, полураскрылись и дрожали; глаза, устремленные на нее, блестели; он поднял руку, откинул волосы назад, и Динни впервые увидела скрытый ими небольшой шрам на лбу. Солнце, луна, звезды и все светила небесные остановились для них: они смотрели друг другу в лицо.

Наконец Динни сказала:

- Все правила нарушены, - не было ни ухаживания, ни даже обольщения.

Он рассмеялся и обнял ее. Девушка прошептала:

- "Так юные любовники сидели, в блаженство погрузясь". Бедная мама!

- Она милая женщина?

- Чудная! К счастью, влюблена в моего отца.

- Что представляет собою твой отец?

- Самый милый из всех известных мне генералов.

- А мой - затворник. Тебе не придется принимать его в расчет. Мой брат - осел; мать убежала, когда мне было три года; сестер у меня нет. Тебе будет трудно с таким бродягой и неудачником, как я.

- "Куда б ты ни пошел, я за тобой". По-моему, с дороги на нас смотрит какой-то старый джентльмен. Он напишет в газеты о безнравственных картинах, какие можно наблюдать в Ричмонд-парке.

- Охота тебе обращать внимание?

- Я и не обращаю. Такая минута бывает в жизни один раз. Я уж думала, что она для меня не наступит.

- Ты никого не любила? Она покачала головой.

- Как чудесно! Когда мы поженимся, Динни?

- А ты не находишь, что нам нужно сначала познакомиться домами?

- Полагаю, что да. Но твои не согласятся, чтобы ты вышла за меня.

- Конечно, юный сэр, - вы выше меня родом.

- Нельзя быть выше родом, чем семья, восходящая к двенадцатому веку. Мы восходим только к четырнадцатому. Дело в другом: я - кочевник и пишу язвительные стихи. Они поймут, что я увезу тебя на Восток. Кроме того, у меня всего полторы тысячи годовых и практически никаких надежд.

- Полторы тысячи в год! Отец сможет мне выделить только двести - как Клер.

- Ох, слава богу, что хоть твое состояние не будет препятствием! Динни повернулась к нему. В глазах ее светилось трогательное доверие.

- Уилфрид, я слышала, что ты якобы принял мусульманство. Для меня это не имеет значения.

- Но для твоей семьи будет иметь.

Лицо его исказилось и потемнело. Она обеими руками сжала его руку:

- Ты написал "Барса" о самом себе? Он попытался вырвать руку.

- Это так?

- Да. Дарфур, арабы - фанатики. Я отрекся, чтобы спасти свою шкуру. Теперь можешь прогнать меня.

Пустив в ход всю свою силу, Динни прижала его руку к груди:

- Что бы ты ни сделал, это неважно. Ты - это ты!

К испугу и в то же время облегчению девушки, он опустился на землю и зарылся лицом в ее колени.

- Родной мой! - прошептала Динни. Материнская нежность почти заглушила в ней другое, более пылкое и сладостное чувство. - Знает ли об этом еще кто-нибудь, кроме меня?

- На базарах известно, что я принял ислам; но предполагается, что добровольно.

- Я знаю, что есть вещи, за которые ты отдал бы жизнь. Этого достаточно, Уилфрид. Поцелуй меня!

День клонился к закату. Тени дубов доползли до поваленного ствола, на котором они сидели; четко очерченный край полосы солнечного света отступил за молодые папоротники; за кустами, осторожно пробираясь к оде, мелькнула лань. Сверкающее чистой синевой небо, где, предвещая погожее утро, плыли белые облака, повечерело; крепкий запах папоротников и цветущих каштанов медлительно пополз по земле; выпала роса. Густой живительный воздух, ярко-зеленая трава, голубая даль, ветвистые и неуклюжие в своей мощи дубы - это был самый английский из всех пейзажей, на фоне которых когда-либо происходили любовные свидания.

- Если мы еще немножко посидим здесь, я превращусь в настоящую девчонку-кокни, - объявила наконец Динни. - И кроме того, дорогой мой, "вечерняя роса уже ложится"...

Поздно вечером в гостиной на Маунт-стрит ее тетка неожиданно воскликнула:

- Лоренс посмотри на Динни! Динни, ты влюблена?

- Вы застали меня врасплох, тетя Эм. Да.

- Кто он?

- Уилфрид Дезерт.

- Я же говорила Майклу, что этот человек попадет в беду. А он тебя тоже любит?

- Он настолько любезен, что утверждает это.

- Ах, боже мой! Я выпью лимонаду. Кто из вас сделал предложение?

- Фактически он.

- Говорят, у его брата не будет потомства.

- Бога ради, тетя Эм, не надо!

- Почему? Поцелуй меня.

Через плечо тетки Динни посмотрела на дядю. Тот молчал.

Позже, когда она направилась к дверям, он остановил ее:

- Ты думаешь, что делаешь, Динни?

- Да. Вот уже девятый день.

- Не хочу быть дядей-брюзгой, но все-таки спрошу: тебе известны его отрицательные стороны?

- Вероисповедание, Флер, Восток. Что еще?

Сэр Лоренс пожал худыми плечами:

- Эта история с Флер стоит у меня поперек горла, как сказал бы старый Форсайт. Тот, кто позволит себе такое по отношению к другу, которого вел к алтарю, не может быть верным мужем.

Динни вспыхнула.

- Не сердись, дорогая... Мы просто все очень любим тебя.

- Он откровенно рассказал мне все, дядя.

Сэр Лоренс вздохнул.

- Тогда, я полагаю, говорить больше не о чем. Но, прошу тебя, загляни вперед, пока еще не поздно. Существуют сорта фарфора, которые нельзя склеить. По-моему, ты сделана из такого же материала.

Динни улыбнулась, поднялась к себе, и мысли ее немедленно возвратились к тому, что произошло.

Теперь ей было нетрудно представить себе физическое упоение любовью и не казалось больше невозможным открыть свою душу другому. Любовные истории, о которых она читала, любовные отношения, которые она видела, - каким пресным все это было в сравнении с ее чувством! А ведь она знает Уилфрида всего девять дней, если не считать мимолетной встречи десять лет тому назад! Неужели все эти годы над нею тяготело то, что называют комплексом? Или любовь, этот дикий цветок, чьи семена разносит ветер пустыни, всегда приходит внезапно?

Она долго сидела так, полураздетая, зажав руки между коленями, опустив голову, опьяняя себя наркотиком воспоминаний, и ей казалось - странное чувство! - что вся любовь, которая существует в мире, заключена сейчас в ней одной, сидящей на этой купленной у Палбреда с Тоттенхемкорд-род кровати.