Варвара подошла и, спрятав за спину испачканные вишнёвым соком руки, тихо произнесла:

– Звал, батюшка?

Приятным теплом отозвались в сердце купца добрые слова старухи о Варе. Годимир Силович кашлянул в кулак, пытаясь скрыть довольную ухмылку, и придав голосу строгости, сказал:

– Ну что ж, доделывай порученное, раз взялась. А насчёт сарафана… – он посмотрел в широко распахнутые искрящиеся глаза дочери и улыбнулся, – я сам с матерью поговорю.

Девочка радостно пискнула, захлопала в ладоши и мигом исчезла за калиткой соседского двора.

– Вот егоза. – пробормотал ей вслед купец, кивнул соседке на прощание, и направил Серко в сторону своих ворот.

* * *

Дом встретил Годимира Силовича ароматами пирогов с капустой и томящихся в печи щей. Его жена, Голуба Любятовна, порхала по горнице, хлопоча по хозяйству.

Купец на мгновение замер на пороге и залюбовался ею. С годами она располнела, на лице проступили морщинки, а волосы проросли сединой.

«Сколько лет вместе, а по-прежнему никого нет для меня слаще Голубы моей!» – подумал он, наблюдая, как с разрумянившимися от печного жара щеками жена смахивает со лба выбившийся из-под платка локон.

Купец негромко кашлянул, смутившись своих мыслей: подсматривает, как юнец!

– Уже вернулся! – всплеснула руками Голуба Любятовна, – Погоди, вот-вот и стану на стол накрывать, обед почти готов.

– Не торопись. – Годимир Силович закатал рукава, и бережно отодвинув жену в сторону, взялся за ухват и принялся доставать горшок со щами из печи, – Сынки велели тебе кланяться, на обед никак не смогут прийти. Горячая пора, работы много, сама понимаешь…

– Надо бы пирогов да сала им собрать, пусть Варя братьям в поле обед отнесёт. Вот где её опять носит?!

– Микитишне помогает, та на неё нахвалиться не может. А сынкам нашим жёны уже столько снеди собрали, что и на всех с лихвой хватит. Хорошие у нас невестки, Светозара тоже не забывают: понимают, что в летнюю пору он на мельнице безвылазно торчит; и ему несут покушать, готовят по очереди.

Словно легка на помине, в горницу вбежала Варвара, схватила горячий пирожок и сунула его в рот. И тут же, почувствовав обжигающий жар, принялась скакать на месте, махать руками и шумно дышать с широко открытым ртом.

– А руки мыть? – возмутилась мать, но разглядев испачканную одежду дочери, охнула – А сарафан-то, сарафан! Тебя что, собаки по земле валяли?! Никакого мыла на тебя не напасёшься!

– Не ругайся на неё. – примирительно сказал купец и тайком подмигнул дочери, – Не из-за баловства же запачкалась, одинокой старухе помогала. Совсем не пачкается тот, кто не работает.

– Я шама поштираю, мамошка. – прошамкала набитым ртом Варенька, старательно моя руки и лицо над тазом.

Голуба Любятовна смерила строгим взглядом хитрые улыбающиеся лица мужа и дочери, и неодобрительно покачала головой: вот что поделать с этими заговорщиками?

Семья дружно накрыла обед, расселась за покрытым белой вышитой скатертью дубовым столом и, вознеся благодарственную молитву за хлеб сущий, принялась за трапезу.

Годимир Силович вновь вспомнил о бедняке Митрофане и невесёлые мысли снова одолели его. Он задумчиво поковырял красивой расписной ложкой в миске и тяжело вздохнул.

– Что такое, Годимирушка? Не вкусно? – всполошилась Голуба Любятовна, заметив подавленное состояние мужа, – Аль случилось что?

Варвара тоже перестала есть и обеспокоенно посмотрела на отца: не заболел ли часом батюшка?

Годимир Силович успокаивающе похлопал жену по руке:

– Не волнуйся, Голубушка. Ничего серьёзного. Думы сегодня меня о бедняке Митрофане одолевают, отчего-то тревожно на душе, не по себе становится. Почему жизнь так по-разному складывается? Вроде одинаковые мы, да только он беден, а у меня дом – полная чаша. Словно Господь мне полные руки сыпет, а ему всё мимо, словно наказывает за что-то. А может… – купец обвёл домочадцев глазами, – не замечали вы в доме или во дворе чего-нибудь странного, не обычного?

Голуба Любятовна замерла и задумчиво потёрла подбородок, припоминая что-нибудь этакое. А Варвара же наоборот, что-то неразборчиво буркнула и принялась спешно доедать щи, стремительно работая ложкой. Купец подметил странную реакцию дочери и, придав голосу строгости, спросил:

– Варвара? Видела чего? Сказывай!

– Ничего не видела, батюшка. – тихо ответила девочка, стараясь не смотреть ему в глаза, – Спасибо, матушка, было очень вкусно. Можно я снова к ребятам на улицу пойду?

Голуба Любятовна, мельком глянув на мужа, кивнула. И девочка, шустро убрав за собой посуду, выскочила из дома и унеслась на улицу, точно ветром её сдуло.

Мать бросила взгляд ей вслед и произнесла:

– Не хотела при ней говорить, чтобы не пугать. А ведь и правда, Годимирушка, творится в нашем доме по ночам кое-что странное. Бывает, встаю я в уборную и, проходя мимо горницы, слышу звуки, словно вращается колесо моей прялки, а веретено скачет по половицам. Тихий такой, характерный звук: тук-тук, тук-тук… Мне страшно в горницу заходить и я стараюсь мимо быстрее пройти. Но с утра смотрю, а пряжи на прялке удвоилась. Будто и правда, кто-то ночью прял.

Купец удивлённо посмотрел на резную прялку, стоящую возле окна, которую он лично для Голубушки смастерил.

– А ещё, – продолжала женщина, – заметила я, что Варенька допоздна с ребятишками набегавшись, ложится спать, не умыв лица. Как есть, растрёпанная и грязная. А утром встаёт свежая и румяная, и коса волосок к волоску, будто её в баньке вымыли. Вот скажи, разве не странно всё это?

Купец задумчиво постучал пальцем по столу и сказал:

– Вполне возможно, что всему этому есть простое объяснение. К примеру, по ночам в горнице мышка бегает, задевает прялку и веретено. От того такие звуки и получаются. Но ты не волнуйся, Голубушка, я покараулю сегодня ночью. Всё равно хотел со счётными книгами поработать. Может, и увижу, кто по ночам здесь хозяйствует.

* * *

Поздно вечером, когда вся семья отправилась спать, Годимир Силович зажёг в горнице свечу и выложил на стол толстые амбарные книги и счёты с потемневшими от времени костяшками.

В ночной темноте сквозь открытые окна спящий дом наполнился умиротворяющим пением сверчков. И даже громко тикающие настенные часы словно подпевали этой обволакивающей дрёмой серенаде.

Купец достал чернила, перо и бумагу, принялся подсчитывать свои доходы. Щёлкая костяшками счёт, он потерял счёт времени и вздрогнул от неожиданности, когда кукушка в часах отмерила полночь.

В тот же миг что-то зашуршало, заскреблось в углу за печкой. Купец прищурился, стараясь разглядеть, что это такое, но свет от свечи на столе слепил глаза, делая темноту по углам горницы непроглядной.

Тогда, стараясь не шуметь, купец встал, взял свечку и стал тихо подкрадываться к печи.

«Мышь, это просто мышка…» – уговаривал он себя, но сердце в груди так и прыгало, гулким шумом отдаваясь в ушах. Шаг, ещё шаг – он осторожно переставлял ноги, стараясь не скрипеть половицами, и освещал пространство перед собой тускло горящей свечой в вытянутой и дрожащей от волнения руке.

– БУ-БУХ! – грохнуло что-то со стороны окна.

От неожиданности купец резко обернулся и обмер от страха: с подоконника открытого окна на него круглыми горящими глазами таращилось нечто тёмное и рогатое.

Зубы у купца так и защёлкали, мурашки побежали по коже. Купец принялся креститься дрожащей рукой и вытянул перед собой свечу, как защиту:

– Сгинь! Сгинь, нечистый!

– Ухух! – отозвалось оно.

Тусклый свет от пламени свечи на мгновение осветил чудовище, и купец успел разглядеть тёмные пёстрые перья, крылья, острый клюв, и маленькие пучки пёрышек на голове, торчащие как ушки-рожки – да это же филин!

– Тьфу на тебя! Напугал, зараза! – с облегчением выдохнул купец, стараясь унять дрожь в теле.

– Уху-хух! – насмешливо ответил филин, расправил большие мягкие крылья и взмыл с подоконника в тёмное звёздное небо.