– На рояле играть умеешь?

– Умею.

– Играй!

Сел, играю импровизацию на мотив песни Б. Мокроусова «Хороши весной в саду цветочки». А. П. Пекарский наигрывает интервалы для прослушивания, затем спрашивает: «Сколько звуков слышишь?»

Определяю два, три, четыре звука.

– Верно.

Задаёт другие вопросы.

Пекарский спрашивает: «Где работаешь?» Хоть я давно уже не работаю, говорю:

– В татарском театре заведующим музыкальной частью.

– На чём там играешь?

– На рояле, мандолине, скрипке и гармони.

– Ещё что делаешь?

– Музыку пишу.

– Сыграй!

Я играю свой фокстрот. Преподаватели говорят:

– Зачем ты идёшь учиться, ты же готовый музыкант?

– Я нотных знаков не знаю.

Все хором:

– Слухач! Слухач! – говорят.

У меня упало сердце: они не любят слухачей. Что теперь делать? Меня отпустили, поставили пятёрку. От радости ног под собой не чую и ощущаю чувство безмерной радости. Про себя думаю: «Большое спасибо вам, учителя, я так начну учиться, что вы будете очень довольны мной. Правильно я поступил, придя сюда. Учиться, стараться, расти! Самодеятельности, невежеству дорога закрыта! Пока буду на дирижёра хора учиться, потом пойду учиться на композиторское отделение».

Началась учёба. Предметов много и все нравятся, стараюсь ходить на все дисциплины. Посещаю занятия постановки голоса. У меня открывается довольно красивый голос, постигаю азы вокала. С удовольствием пою на концертах самодеятельного кружка. Народ хорошо принимает. Очень люблю уроки вокала. Голос крепнет, становится всё красивей. То, чего постигаю сам, передаю своему другу Адгаму. Он доволен.

Летом 1949 года первый курс завершился успешно. Этим летом мы испытали большую радость. В Оренбург с авторскими концертами приехал Салих-ага Сайдашев. Я написал статью об этом и напечатал на машинке. Позднее она вошла в сборник «Воспоминания о Салихе Сайдашеве», составленный Р. Исхаковой-Вамба.

1949 год. Учёба на втором курсе идёт хорошо. Полюбил уроки сольфеджио. После урока, идя домой, про себя пропеваю ноты той музыки, которая звучит в ушах. После полугода обучения сольфеджио я мог уже записывать на нотной бумаге свои собственные мелодии (без фортепиано). Отрада, вот, оказывается, самое необходимое для композитора знание – это сольфеджио! Теперь я звучащие в ушах мелодии могу самостоятельно переносить на нотную бумагу.

Занятия по хоровому дирижированию идут ещё более успешно. Вот я дирижирую фрагментами хора «Любо нам ночной порою дно речное покидать» из оперы Даргомыжского «Русалка».

В те годы появилась песня И. Дунаевского «Пути-дороги» на слова С. Алымова. Этой песней Дунаевский привнёс в музыку новый ритм. Звуки движения паровоза переданы в фортепианной фактуре. Четыре строчки быстрого зажигательного темпа отражены в партитуре хора. В татарской музыке до этого ещё таких произведений не было. Это было новшеством! Я разучил рояльную партию и показал её. Теперь надо этим продирижировать. За фортепиано отличный концертмейстер – Евгений Михайлов. Класс гудит. Мой педагог Игорь Георгиевич доволен, улыбается, наслаждаясь.

Во второй половине курса педагог назначил меня своим стажёром. В предназначенных к исполнению хоровых партиях с тенорами и баритонами в хоровом классе работал я. Мой педагог поручил мне, второкурснику, работу, которую не выполняли даже студенты 3–4 курсов. Это было большое доверие, признание способностей студента. Работал я с огромным удовольствием, с воодушевлением. Знакомые и друзья радовались моим успехам, поздравляли.

В то же время я начал брать уроки скрипки. Мне пошёл двадцатый год, а методике вождения смычка пришлось учиться заново. Учился я в классе Алексея Фёдоровича Пахомова. Я влюбился в его уроки. Алексей Фёдорович сказал: «Закончишь второй курс и с третьего перейдёшь в класс скрипки, потому что мы возьмём тебя на первый курс оркестрового отделения.

Возможна ли ещё большая радость?

Я полностью сыграл концерты Акколаи, Виотти, изучил учебники Гржимали. Самостоятельно каждый день играл этюды, начинал всегда с упражнений. Начал строить планы на лето 1950 года. Размышляю о планах на пять-десять лет вперёд. В училище мне нравится учиться. Думаю, закончу хорошо. Почему бы мне после училища не поехать в Казанскую консерваторию на композиторский факультет? Дирижёрский диплом – сильный диплом. С ним примут. А вернувшись после окончания столичной консерватории, я буду считаться крепким композитором. Мысли правильные, мечты сладостные.

В марте-апреле из военкомата стали приходить одна повестка за другой. Пришло время идти на военную службу. Вышло специальное постановление: с третьего курса в армию не забирают, дают возможность доучиться. Весь горю, как в огне. Пройдя через такие невзгоды, только-только обрести себя и – призыв?! Надумал просить директора разрешить досрочно сдать экзамены за третий курс. Директор велел зайти через неделю, сказав: «Посоветуюсь с педагогами, что они скажут». Захожу.

– Педагоги находят Вас одарённым. Программе 3 курса вы соответствуете. Но, будучи коммунистом, не нахожу правильным уклоняться от службы в армии. Давайте, пройдите службу.

К первому сентября 1950 года я приехал учиться в Казанское музыкальное училище. Директор училища, Ильяс Вакасович Аухадеев, принял меня хорошо. Причина моего приезда такова: в Оренбурге меня прослушал Салих-ага Сайдашев и пригласил учиться на композитора в Казань. Мой приезд был связан с большими надеждами. И. В. Аухадеев сказал: «У нас с Назибом Гаязовичем есть договорённость, что Вы будете учиться по композиции в его классе».

В первый же день Н. Г. Жиганов пригласил меня в свой кабинет в консерватории. В кабинете шло совещание. Пришлось ждать довольно долго. Отпустив людей, он вышел ко мне. Я сказал, что меня прислал Ильяс Вакасович Аухадеев.

– Как фамилия?

– Мулюков.

– Фамилия хорошая. Зовут как?

– Бату.

– Бату? Бату – монгольское имя.

Вот так состоялось наше первое знакомство.

В училище студенты после уроков разбегаются кто куда. А мне идти некуда. На квартиру ещё не устроился. Из училища никуда не выхожу. Едва освобождается какой-нибудь класс, готовлю программу по дирижированию, читаю хоровые партитуры, выполняю задания Н. Г. Жиганова. На следующий день я снова сижу в приёмной Назиба Гаязовича.

– Ты что тут делаешь? – спрашивает Назиб Гаязович.

– Я к Вам на урок пришёл. Ваше задание выполнил.

– Ну-ка, посмотрим.

Когда я ухожу с урока, говорит:

– Слушайка-ка Бату, пиши красивую музыку. Не спеши.

Доставляло ли что-либо большее наслаждение и счастье, чем посещение уроков Назиба Жиганова? Одно дело, если бы он был простым педагогом. Ещё в Оренбургском училище на занятиях по курсу советской музыки о нём говорили, что это выдающийся композитор. Такое везение и во сне не могло присниться. Для человека, который вырвался из Оренбурга, испытав небывалые лишения, это было несказанно великое счастье.

В один прекрасный день квартирная хозяйка, тётя Маша, сообщила мне о вызове в военкомат.

В военкомате III отделения мне сообщили:

– Военным комиссариатом Оренбурга 20 апреля 1950 года Вы призывались в ряды Советской Армии. Как Вы оказались вместо армии в Казани?

Поясняю, что в Оренбурге я временно был освобождён от призыва.

– Я долго ждал, но не дождавшись призыва, уехал в Казань учиться. Хочу стать композитором, учусь на III курсе Казанского музыкального училища.

По словам начальника, с III курса призывают на службу, а с IV – нет.

На другой день я всё пересказал Н. Г. Жиганову. Он вначале побранил меня:

– С военкоматом так шутить нельзя.

Потом говорит:

– Ладно, я скажу И. В. Аухадееву, чтобы дал справку, что ты учишься на IV курсе композиторского отделения.

Вот что значит настоящий музыкант! За полтора месяца он успел разглядеть меня, я за такой срок сумел показать большое прилежание. Хорошо ещё, что так старался, не ленился. Ах, мои бессонные ночи, вы меня от беды спасли. Ах, этот Назиб-абый, такой хороший, такой светлый человек! Глядя на Назиба Гаязовича, я начинал гордиться им. Сам из татар, такой образованный, держит в руках музыкальную культуру всей республики. А как велик его авторитет! Как я счастлив, что стал его учеником!