Спасибо. Большое спасибо. Да. Но знать ему об этом не обязательно.

– Пельмени убрал?

– Убрал. Всё убрал. Кости ты зачем брала? Грызть? Это такая диета?

– Это суповой набор. Бульона хотела намутить. Я не завтракала.

На меня долго и тяжело смотрят. Вздыхают. Достают из кармана новехонький айфон, на корпусе даже плёнка ещё не снята. Набирают кого-то.

– Лысый, – выдаёт он явно не мне. – Я не могу сейчас подъехать. Есть возможность перенести стрелку на обед? Или сам его дожмёшь? Годится… Лежи и только попробуй встать, поняла? – а вот это уже адресовано мне и, развернувшись на мысках, уходят обратно на кухню, продолжая разговаривать с собеседником на том конце. – Это не тебе. Чего? Лысый, отвали…

"Лысый"? "Стрелка"? "Дожмёшь"? Я прошу прощения, но какого…?  Чем занимается этот человек? Лежу, размышляю об этом и тихонько посасываю горячий напиток, приятно согревающий внутренности и ещё приятней сжигающий к чёртовому прадедушке желудок.

Попутно прислушиваюсь к шебуршаниям через стенку. Кастрюли стучат, вода из крана течет. Ёженьки-боженьки, он там чё, в натуре суп готовит? Ну не. Я должна это видеть. Нельзя такое пропускать.

– Куда выперлась? Я кому велел лежать? – тут же встречает меня сердитое.

– Отвечаю, харе приказывать. Могу ж и поварешкой по морде съездить, – не люблю я властных интонаций. Дома от отца хватило.

– Потом съезжу я кому-то ремнём по заднице.

Фи. Ремнём он меня надумал пугать. Корчу физиономию, демонстративно закатывая глаза и высовывая язык. Почти сразу мой подбородок оказывается в цепких мужских пальцах. Рот вынужденно остаётся открытым, а голубые глаза недовольно разглядывают блеснувший в нём металлический шарик.

– И зачем? – спрашивают без восторга. – Тоже дух бунтарства?

– Нравится, – бурчу неразборчиво я. Не очень удобно разговаривать, когда тебя так стискивают.

– Считаешь, это красиво?

– А ты у нас консерватор? Баба в парандже, до свадьбы ни-ни?

– Просто не понимаю.

Смотрит. Уже не на язык. Теперь на меня. Вроде бы обычно смотрит, а меня на холодный пот пробивает. И температура тут совершенно не причём.

– А ты целовался когда-нибудь с девушкой, у которой есть пирсинг? – спрашиваю зачем-то. Дура, Радова. Вот реально зачем?

– Нет.

– Ну так попробуй. Говорят, очень даже. И не только про поцелуи.

Ха. Твоя очередь офигевать, лапуля. Теперь уже от моей прямолинейности. Не ты один умеешь бить ею наповал. И вообще, я болею, имею право пороть чушь.

– Ты ещё такое дитё, – сражает меня его ответ. Не на него я рассчитывала.

– Это плохо?

– Я не связываюсь с малолетками.

Ну знаете ли…

– Как будто тебе кто-то предлагает… – собираюсь вырваться и гордо свалить обратно в комнату, но не успеваю. В замке проворачивается ключ и прямо перед нами в узком коридорчике вырастает Даня.

– Я идиот. Забыл документы на страховку. Пришлось возвращ… – он замолкает, замечая меня, прижатую к стенке в трусах и нависшего надо мной Демьяна.

Мда. Неловко как-то. Все же слышали крылатое выражение: "картина Репина. Приплыли"? Многие наверняка знают, что на ней изображены монахи, заплывшие на своей лодочке в женскую купальню. И лишь единицам известно, что этот самый художник Репин никаким боком не связан с данным полотном.

На самом деле картина под названием: "Монахи. Не туда заехали" принадлежит кисти Льва Соловьёва, но из-за того, что оно много лет провисело в галерее рядом с другими работами Репина, а их стиль весьма похож, память и воображение решили поиграть в "куча-малу". Фраза же "Приплыли" приклеилась исключительно благодаря аналогии с репинским полотном "Не ждали". С ним уж точно многие знакомы.

К чему я всё это? Да ни к чему. Это я мысли пытаюсь отвлечь, пока топчусь на месте и сгораю от стыда. Зато мой подбородок перестают держать. Тоже плюс.

– Тома, иди в комнату, – просит брат. Просит спокойно, голоса не повышает, но я ведь росла с ним и прекрасно знаю, что уж лучше бы кричал. Типа поорёт, успокоится, а там и полегчает. Но если разговаривает вежливо, то всё… сушите вёсла. Так же вежливо тебя могут и прибить. Моим обидчикам во дворе всегда прилетало из тишины. Без долгих демагогий.

Прекрасно знакомая с этой чертой, послушно ныряю в гостиную, отгорождаясь дверью, но прижимаюсь к ней ухом и щекой так, чтобы не пропустить ни слова. Мальчики большие, сами как-нибудь разберутся. Лезть не хочу. А вот подслушать —дело святое.

Несколько секунд царит гробовое молчание. Потом слабый шлепок, как если бы кто-то приложился спиной об препятствие.

– Это. Моя. Сестра.

Ух, понеслось.

– Да расслабься, братан. Вот ты вообще не так всё понял!

Смешно, но это действительно так.

– Так же как с Леськой?

Та-а-ак. Что за Леся?

– Эй, вот эту шмару давай не будем приплетать. Мы вроде давно всё по ней выяснили.

О, как.

– А на этот раз что? Моя сестра тоже сама на тебя полезла?

– Так, умерь гонор, окей? Не распыляйся.

– А тебя чтоб я близко больше не видел с Тамарой. Сорвался он вчера прогуляться! Теперь понятно, для чего.

Ой, Даня. Ерунду говоришь.

– Понятно, – слышу я спокойный голос Демьяна. – Сейчас бессмысленно разговаривать. Закончим, когда остынешь. Курицу не перевари. Больной ребёнок супа хочет, – снова наступает тишина, следом хлопок. Ушёл. Кто-то явно не любитель оправдываться.

Стою, не шелохнувшись. "Больной ребёнок" царапает не хуже, чем "малолетка". Даже больнее. Да. Для него я ребёнок. Ни разу не девушка. Хоть в трусах перед ним прыгай, хоть голышом. Обидно.

С ватной головой и лёгким ознобом натягиваю на себя шорты и выхожу к брату, ковыряющемуся у разделочной доски среди нарезанной тонкой соломкой морковки и лука. Даня слышит меня, но не оборачивается.

– Тебе следует перед ним извиниться, —застываю позади.

– В самом деле?

– Ты правда всё не так понял. Я сама к нему выперлась. Он лишь помог довезти продукты.

– Ну да. Оно и видно.

– Брось. Ты сам слышал, я для него ребёнок.

На меня хмуро оборачиваются.

– А ты бы хотела, чтоб было иначе?

– Ну… – теряюсь. Заметно теряюсь.

С одной стороны, такое равнодушие действительно уязвляет. С другой… у меня ведь нет видов на Игнатенко. Его типаж в принципе мне не импонирует. Да, красавчик, но красавчик закрытый, холодный и не понимающий шуток. А его интонации? Сразу папу вспоминаю с командорскими замашками, рядом с которым чувствуешь себя вечно виноватой.

Однако мою заминку брат воспринимает по-своему.

– Том, держись от него подальше.

– Почему? Потому что он твой друг?

– Потому что ты его не знаешь. Он… не такой, как ты думаешь. С ним… небезопасно.

Оу.

– Пролёт, Радов. Если хотел напугать, затея провалилась. Только интриги нагнал.

– Какая к чёрту интрига? – психует тот. – Прямым текстом говорю: он не для тебя. Он из другого мира, в который тебе соваться не стоит.

Ну… Я, конечно, догадываюсь, что чувак, разъезжающий на Гелике добряшкой-миссионером, живущим во благо процветания нашего общества вряд ли окажется, однако совсем уж нагнали на его персону таинственности. Прям какого-то мафиози делают, честное слово.

– А тебе можно? – резонно замечаю я. – Вы же кореша. Когда спелись правда непонятно, ведь я про него узнала-то только вчера. Как вы познакомились? И что за Леся?

Моя осведомлённость Дане не нравится.

– Подслушиваем, да?

– А то не знаешь, что я это делаю лет с тринадцати. Так что за девица?

– Неважно.

Ага. Кто-то стыдливо глазки прячет. Есть от чего краснеть?

– Это ласковое: не суй морду не в своё дело?

– Это вежливое: не задавай лишних вопросов.

– Прекрасно. Тебе очень повезло, что я сейчас не ахти соображаю. Так что живи. Пока что. Но допрос не окончен. Помни про это.