– Не выдумала. Помнишь Митю, всё же с него началось в пятом классе? Помнишь, нравилась она ему, а он таскался за ней? Помнишь, как перед началом урока… Как ее зовут, кстати?
– Я называю ее Кирой. Как тебе такое имя?
– Хм, редкое имя для того времени. Видимо, в честь Киры Шемаханской из «Чародеев»?
– Или Киры Найтли.
– Договорились. Так вот, помнишь, вертелась она с Катькой у доски? Биологичка сделала им замечание, но баловство не проходило. Тогда Митька подошел сзади, обхватил Киру поверх рук, развернул к себе, а отпустил на мгновение позже. Такое вот случилось первое бесцеремонное мужское вторжение.
– Допустим, и что дальше?
– Оттолкнула она его, сильно так, не по-девичьи совсем. Парень упал, вопросительно-растерянно заковылял к задней парте. Потом Кира долго сторонилась мальчиков, и след в памяти остался на всю жизнь.
Друзей не то чтобы мало, их вообще не было. Одноклассницы то и дело норовили перетянуть одеяло внимания каждая на себя. Смысла участвовать в их глупых затеях Кира не видела. Она не могла найти ни единого повода для постоянного подстраивания под чужие причуды и веления. Вместо теплоты и поддержки общение подразумевало неизменное служение чьим-то интересам. А ее, Кирин, бушующий фантазиями внутренний мир никого не интересовал. Поэтому отношения складывались поверхностно, до первой ссоры. Дружба была таким же эфемерным понятием, как отцовская забота. Не случалось ни разговоров, ни поведанных секретов, ни одного намека на общность интересов, ничего из того, что сопутствует детству и юности. Не повезло, в общем. Не случилось. К концу шестого класса девчонки окончательно разбились на пары, смотрели на Киру косо или вовсе не смотрели.
Со временем девочка научилась дружить с книгами, музыкой и искусством. Антуан де Сент-Экзюпери, Фредерик Шопен, Клод Моне, Джейн Остин, Франсуаза Саган, Клод Дебюсси, Шарлотта Бронте, Михаил Врубель твердо заняли свое место в ее хрупком сердце. Классика формировала пытливую девичью душу, порождала в ней возвышенное отношение к окружавшей ее неприветливой прозе жизни.
Миниатюрная стать одиночки всегда стояла особняком в ряду со среднерусским телосложением ровесниц. Изобретательная Софья Михайловна, мама Киры, шила для дочери модные платья и комбинезоны по выкройкам немецкого журнала Burda. На фоне нехитрого школьного стиля одноклассниц разгара челночной поры Черкизона девушка часто выглядела еще более белой вороной.
Непохожесть на других в школе и во дворе настраивала против нее сверстниц и привлекала сверстников. Отсутствие макияжа, смуглые ямочки, угловатые кисти и цепкий, не по возрасту острый горделивый взгляд стали ее визитной карточкой. С юности прозрачная и ранимая Кира была оторвана от земли, порхала обособленно от разочарования к разочарованию.
– Да, да, помню, – перехватывала Ника, – при том, что росла Кира в обычной советской семье.
Отец – инженер, всю жизнь посвятил родному НИИ, со скрипом продвинулся по профсоюзной лестнице до средних руководящих высот. Дочерью никогда не занимался, пропадал то на работе, то в гараже, то у любовниц.
Однажды крах государственного масштаба совпал с крахом семейным. Тремя месяцами ранее продавщица «Березки» из соседнего подъезда пригласила инженера переехать к себе. Инженер не отказал. Развод был сложным, с делением жилплощади, побоями и нецензурной бранью. Квартиру, недавно выделенную НИИ по очереди длиною в жизнь, стараниями продавщицы разделили на две однушки. У Киры с мамой c тех пор началась совсем другая, нелегкая, но свободная жизнь. Вскоре инженер умер от цирроза печени. Его однушка досталась детям продавщицы, а патенты на его изобретения сожгли в печке, вместе с его книгами.
– А мама… – Ника перевела взгляд с экрана на поток фар за окном.
– Мама Киры была учителем французского по призванию, – уловив ее замешательство, предположил Савелий и добавил с улыбкой:
– И массовиком-затейником по совместительству. Она была порядочной, добродушной, инициативной, не приспособленной к быту любительницей любовных романов. Кира с детства слышала французскую речь, посещала всевозможные музеи и концерты, особенно трепетно относилась к французскому искусству, но в доме всегда был бардак с горой немытой посуды, поскольку мать была занята тетрадями, школьными мероприятиями или очередным незамысловатым содержанием в мягкой обложке.
Кира почти не помнила детства, не знала, что такое настоящая семья. Память хранила лишь горстку осколков. Среди них была светлая поездка в Прибалтику со вкусом вареников с вишней и переспелой, не смывающейся с одежды и ладоней шелковицы, с ароматом манящего моря из окна машины, с эхом органного концерта Баха, с радостью улыбок маминых подруг. Иногда вспоминалось возвращение с салюта на руках у дедушки, мама рядом с бабушкой немного позади, все веселые и уставшие. Еще, пожалуй, картинки из детского сада (Женя рыженький) и первого класса (Рома маленький), первая учительница (добрая и теплая Марина Викторовна). И что там еще?
Воображение обратилось к сетевому поиску и нарисовало сцены в оттенках грозового небосвода:
– Помнишь удар головой об угол шкафа (инженер не удержал)? А как Кира на бегу вспорола запястье о торчащий из забора прут, убегая от дворовой собаки? Помнишь жуткую сцену избиения матери тем же неудержавшимся нетрезвым инженером? Отчаянную неудачную попытку защитить и защититься?
– Такое не забывается, – хмурясь, подтвердил Савелий, – Кира ведь уже тогда умела идти до конца. Но подожди. Ты забыла всё же про маленькие радости. Чуть раньше. Первая школа. На руках у десятиклассника очаровашка с огромным бантом и тяжелым колоколом в руках. Девчушка же была крошечная и трогательная – таких всегда выбирают для особо торжественных моментов.
– А парады и демонстрации? До чего ж они были хороши! – язвительно продолжала рассказчица, сворачивая на Большую Тульскую. – Ты помнишь тот величественно-облезлый, единый, безропотный народ? Народ, который по приказу создавал массовку для показательных выступлений в честь торжества социализма или коммунизма. Кто теперь разберет, что ему надлежало изображать? Помнишь, как светлое будущее ликовало на пустых прилавках и взращивало здоровое поколение на гречке, кукурузе и картофеле. Как мандарины и бананы дозревали на антресолях в ожидании перехода на очередную пятилетку, и доступ к ним детскому восторгу был закрыт вплоть до новогодней ночи.
– Зачем?!
– Что зачем?
– Зачем ты так о стране и народе? Не ожидал от тебя. Народ-то тут при чем? Ты не вали всё в одну кучу, если не разбираешься, – резко остановил бег ее мыслей Савва. Его гражданская позиция в корне отличалась от ее, по сути, обывательской, да к тому же еще и женской, но Нику было трудно унять, когда скорость превышала допустимый предел:
– А как ты без этого объяснишь происхождение стойкого отвращения к массовому идиотизму и идейной самодеятельности? Откуда в нашей девочке стальная воля и иммунитет к мнению толпы?
– Совершенно не вижу логики между нищетой, уроками политинформации и детским восторгом.
– Так окислялась медь, отторгающая заветы закаленной стали! Потерянное поколение, лишенное основ и светлого будущего, хаотично балансирующее на развалинах эпохи Советов.
– Ох, давай оставим эту патетику сознательным детям оттепели. Мучения стали в поколении «П» уже никак себя не проявляли. То было сборное луговое разнотравье на давно поднятых целинах. Росло, как придется, без идейных подтекстов. Свободно росло, дико, но свободно в ожидании перемен. Пусть уж этим занимаются политологи и социологи.
– Тут я, пожалуй, соглашусь. Киру не волновали ни Советы, ни перемены. Она всегда росла вдали от центральных аллей и цветников, ближе к горным вершинам, за которыми легко было укрыться от дикости себе неподобных. Но даже это не всегда спасало.
Помнишь? Как-то раз классе в седьмом назойливые мальчишки увязались за ней от самой школы. Сначала шли поодаль, потом нагнали, окружили, начали вырывать пакет со сменкой. Кира шипела и фыркала на горе-кавалеров, отбивая несчастный пакет из их заботливых рук. Надо было позволить себе снизойти, но куда там. И эта столь малая гордость обернулась знатной затрещиной. Пакет в ходе борьбы порвался, да так, что кисти девушки вдребезги врезались в проходящий мимо столб. Первые шрамы свободного выбора смуглая тонкая кожа хранила долго.
