Спустя две недели я соглашалась на любую предложенную мне роль. К тому времени у меня появилась свита, и наше трио «Трус, Балбес и Бывалый» страшно нервировало вспомогательный медперсонал, который игнорировал или обижал лежачих пациентов. Поэтому очень скоро желающих нам скорейшего выздоровления стало больше на целое отделение.

Место, где молодые и возрастные, но одинаково беспомощные. Мужчины и женщины. Люди по ту и по эту сторону «баррикады»: плененные недугом и их близкие, попавшие в этот замес судьбы. Слезы о смысле жизни и вонь испражнений, заглушающая мысли о высоком и тычущая в глаза тем, сколь хрупок человек. Месяц в этой палате вернул мне дикий аппетит к жизни, перепрошив мое отношение ко всему. Мои друзья, которым я не сообщала о случившемся, каким-то чудом вдруг оказывались у меня в больнице, и их не останавливали ни дальняя дорога в жару с грудными детьми, ни плотный рабочий график. Пирожные, цветы и забота давались мне по безлимитному тарифу с сильным и единственным желанием: чтобы жизнь моя продолжалась.

Пожалуй, только муж не понял серьезности положения и был страшно зол, когда я не смогла взять трубку, изнемогая от слабости под непрерывными капельницами, призванными во что бы то ни стало заставить снова играть в сосудах мою молодую кровь. Настоящая злость захлестнула его, когда он не получил благодарности за яблоко, которое передал всего однажды за целый месяц моей госпитализации. Детей взяла к себе моя мама, а он продолжал жить в моей квартире, настолько занятой, что ему было не до визитов к больной жене. Правда, он с легкостью нашел время и с удовольствием поехал в оплаченный мной отпуск, после того как меня выписали и рекомендовали сменить обстановку на период реабилитации…

Дорожный указатель отвлек меня. До Ниццы рукой подать.

Почему-то в критической ситуации простые вещи начинают казаться особенно прекрасными. Шагая по коридору больницы, скучному и равнодушно-холодному, замечаешь листья на деревьях за его окнами, которые враз становятся для тебя многозначительно зелеными и жизнерадостными, а ветерок, заставляющий вразнобой кивать яркие головки цветов на клумбах, – особенно обаятельным. И даже первые капли, которыми дождь брызнул на больничное окно, кажутся такими совершенными и наполненными глубоким смыслом, что сама мысль расстаться со всем этим вызывает невыносимую боль.

Жизнь особенно красива из окон подобных казенных домов. Нигде так явно не чувствуешь себя отрезанным от ее сути. И тогда понимаешь, как ты ее хочешь и как она, которая всегда была у тебя под рукой, вмиг становится недоступной. И эта пропасть между вами делает краски жизни еще более насыщенными – и вот ты прозрел, но теперь этого для нее ничтожно мало.

Надо очень потрудиться над собой, чтобы ценить жизнь до того, как твою локацию в отношении нее изменит перст судьбы. Открывать шторы солнцу. Подставлять лицо ветру. Дать возможность легкому дождику каплями застревать в волосах и катиться по одежде. Целовать цветы, дышать запахом полей, шуршать листвой и валиться в снег…

Как хорошо, как много нам доступно прямо сегодня! И порой начинаешь думать: что ж я был такой бедный, когда был настолько богат…

Даже когда стремно и, возможно, не все получается, я не прячу лицо от жизни, не жалею для нее своего взгляда, не наказываю ее своим дурным настроением. Секрет наших счастливых отношений прост: я ее люблю.

Французский воздух проник в окно авто, и замысловатые здания, калейдоскопом сменяя друг друга, свернули внутреннюю картину и поманили на улицу смотреть внешнюю. Припарковались у дома – кажется, совсем нового. Квартира с видом на пальмы, огромным балконом и бассейном под ним. Сходу врубили музыку и разлили по бокалам шипучие напитки. Жить невероятно хорошо, и жизнь определенно хороша.

В первый день мы прошли все, что можно, в целях почтить своим присутствием Английскую набережную. С нас сошло сто потов по вине навигатора и под грузом самой физиологической потребности. Мы даже приняли за мираж кабинку биотуалета, маячащую вдалеке. После экскурсии туда все вокруг заиграло новыми красками. Пляжные принадлежности остались в машине, поэтому мы просто уселись у воды и предавались мечтам. Сил на купание не было. Красивая лента берега, теряющаяся в лазурных водах, поднимала все хорошее, что было в душе каждого из нас. И чего я сомневалась, песок или галька, Ницца или Канны? Недаром говорят: главное – принять решение, а после все всегда выстраивается наилучшим образом. Первый день ознаменовался морем красоты, морем солнца и просто морем.

Французы пленили своей манерой общения, открытостью и жизнелюбием. Ни один день на Лазурном Берегу не оставил меня без французского комплимента. Вот оно – «ешь, молись, люби». И мы ели, и любили это время, оставив молитвы для уральских ветров. Пробовали все, что хотелось. Самое удачное погружение во французскую кухню у нас состоялось в Каннах, но об этом позднее.

Гулять по Ницце. Лишь одно это занятие может поглотить все отпускные дни. Мы гуляли пешком, на колесах своих и туристических (когда силы совсем оставляли). Взбирались на холм Шато, заряжались красотой на вилле Беатрисы Ротшильд, исходили вдоль и поперек площадь Массена, подставляя себя брызгам фонтанчиков на Променад дю Пайон и соблазнам витрин галереи Лафайет. Сад Альберта и нарядные, как праздничные торты, отели Английской набережной… Панорама променада с каждым шагом вдыхала в меня еще больше настроения. Ледяной вкуснющий мохито и катание на французской карусели заставляли мою голову счастливо кружиться. Радостно спускаясь с карусели, я сказала брату:

– Представляешь, моя детская мечта стоила всего два с половиной евро!

– Угу, – саркастично кивнул он, – добавь сюда визу, билеты и все отели по дороге.

Французская неделя стала самой эмоциональной в нашем путешествии. В дождливые деньки мы удачно сбегали из Ниццы в помпезное Монако или солнечные Канны. Набережная Круазет на наших глазах рисовала истории, позволяя касаться судеб элегантных француженок зрелого возраста, что курили на лавочках, или поправляли причудливую шляпку, или оголяли каблук, играя юбкой в пол. Их взгляды, улыбки, руки приковывали внимание. Как просто эти женщины получали удовольствие от жизни и от самих себя, независимо от чужого мнения и желаний других. Не возникало сомнений, что каждая из них точно знает, чего хочет.

Открытку с таким утверждением я хотела отправить себе из Франции, но она прилетела ко мне из Германии. На лицевой стороне картона хрупкие пальцы женщины сексапильным жестом поправляли прическу. Нитка жемчуга призывно указывала на изящество шеи. Двусмысленно полыхали маяками красные шпильки. На обороте значилось: «Я делаю то, что я хочу. Потому что я знаю, чего я желаю!»

И да, с красивых местных женщин хотелось писать картины. Белые интерьеры кафе и синий бесконечный контраст моря. А запахи готовящихся морепродуктов! Тут можно прожить жизнь, сидя на лавочке. Вложив свою ладонь в металлический оттиск руки Мерил Стрип24 возле каннского дворца, я посчитала обязательную программу законченной.

В лучшей устричной мест не оказалось, и мы метнулись к одноименному ресторану, но безуспешно. Не особо сокрушаясь, присели там, где нас приняли. И вот здесь начался аттракцион чревоугодия.

Увидев в меню несколько названий, созвучных с теми, которые я изучала под тегом «французская кухня», я сделала заказ: устрицы, лягушачьи лапки, нисуаз25, буйабес26 и розовое вино. Официант несколько раз уточнил заказ. Я беспечно подтвердила.

Все началось с тазика нисуаза, а закончилось выносом котелка с марсельской ухой. Держа чугунок с супом, официант снова переспросил:

– Точно ли это для мадам? – Увидев, что я настаиваю на своем, он окинул меня взглядом и протяжно вздохнул: – О, мадам!