Он крепко обнял ее и прижал к себе.

– Знаешь же, что нам может влететь.

– Знаю. Но ты уезжаешь. Я хочу побыть с тобой подольше. Впрок.

– Если бы можно было взять тебя в маленьком медальоне, носить на груди, выпускать, говорить с тобой, обнимать, а потом снова прятать в медальон…

– Если бы можно было переноситься к тебе, быстро-быстро, а потом обратно… И иметь возможность смотреть на все, что видишь ты…

– Помнишь наш девиз?

– Солнце взойдет, – улыбнулась сонно Джованна. Было уютно у него на плече. С ним она ощущала себя целой, защищенной, словно в руках брата снова становилась всего лишь младенцем в утробе матери, которому хорошо: тепло, спокойно и комфортно.

Обнимая сестру, Валентин сквозь сон ощущал, как она дышит: мерно и спокойно. Она словно мир в его руках, огромная Вселенная, сжатая до размеров человека. Мысль о разлуке полоснула ножом по сердцу, и он прижался губами к ее лбу. Нет, никогда они не расстанутся. В ней останется он, а в нем всегда будет она. Они как одна душа на два разных тела. И ради ее счастья он был способен на все. Даже на страшную подлость, предательство, убийство, которые противоречили изначально его чистой душе. Но ради нее, он давно уже знал, что перевернет мир. Лишь бы только ее дыхание всегда было таким спокойным, как сейчас, а сны легкими. Вскоре стены комнаты стали светлеть. Занималась заря. Валентин мысленно помолился о том, чтобы жених оказался достойным Джованны. Это был день его отъезда в Геную.

Пико делла Мирандола ночевал во дворце Медичи. Рано утром по сонной еще Флоренции, где царила только осенняя прохлада и слабый зарождающийся свет, он направил лошадь к монастырю Честелло. Прежде, чем уехать обратно в свое имение, ему хотелось еще раз увидеть Джованну Альба. И так как он не имел возможности увидеть красавицу вживую, оставалось только свидание с ее жалкой копией. С такими мыслями подошел он к церкви монастыря, где на ступенях грелись на утреннем солнышке голуби. Уже рассвело, уже пригревало. Птицы, распушив перья и спрятав клювы в груди, даже не шелохнулись, когда он прошел мимо. Войдя с солнца в тень, граф содрогнулся от прохлады, которая еще царила здесь, неохотно сдавая позиции перед дневным теплом. Церковь была пуста, шаги гулко раздавались в ней, словно она была недовольна его вторжением. Пико вдохнул запах свечей, витавший еще с утренней службы. Его взгляд бродил по стенам, пока он не увидел то, что искал.

Ему сказали, что Джованна позировала для этой картины. И он представлял себе ее не раз, но его ожидания не оправдались. Вместо неподвижного, скучного, стандартного сюжета о Благовещении его взору открылось дыхание, движение двух фигур: ангел только что приземлился, его тело наклонено вперед, крылья еще трепещут на спине, складки одежды, кажется, клубятся. Но он уже протягивает руку к деве Марии, торопится коснуться Той, что станет матерью Христа. Не протягивает ей лилии, символ чистоты, нет, они в другой его руке, он позабыл о них. Он тянется свободной рукой. Все его лицо – страсть и движение.

Пико, затаив дыхание, перевел взгляд на Марию. Оставалось только повторить движение Габриэля, и граф опустился на колени перед Той, кого желал.

Мадонна с лицом Джованны Альба и цветом ее волос… Она словно ускользала, уворачивалась от ангела, застигнутая врасплох его появлением, и вовсе не желала принимать благую весть. Потупившись, онемев от испуга и удивления, она жестом просила его отдалиться. Не принимала страшного предсказания, не высказывала радости. Ее взгляд опущен и словно даже не на ангела смотрит, так он ослепителен для нее. Руки их были рядом, но не соприкасались.

И Пико казалось, что не Мадонна и ангел перед ним. А Джованна и… он. И сейчас он так же далек от Джованны, как и близок, она недосягаема, недостижима, несмотря на все его желание и движение ей навстречу. Он протянул руку, завороженный статичностью ее лица, видя сдерживаемую страстность, почти осязая ее дыхание. Он представлял, как она позировала для картины. Художник мог смотреть на нее бесконечно долго.

Нет, она его, она только ему принадлежит.

– Слышишь? – спросил он тихо. – Ты только моя. Моя!

Рука, протянутая к Мадонне, сжалась, словно пыталась ухватить край Ее одежд.

Джованна проснулась в своей постели, рывком подскочив, тяжело дыша, прижимая к груди простыню. Рубашка прилипла к вспотевшей спине. Ей снился кошмар. Сейчас напугавшие ее образы растаяли в памяти, оставив лишь липкое и неприятное ощущение, что ей угрожает опасность. Потом она вспомнила, как под утро вернулась к себе в спальню. И вскочила: нельзя прохлаждаться в постели, Валентин уезжает сегодня, нужно каждую возможную минуту, каждый вдох и выдох провести с ним.

Когда она была одета, Валентин вошел и сел у ее ног, крепко сжимая в ладонях ее руки, говорил с сестрой, пока служанки расчесывали длинные волосы Джованны и заплетали косы, которые после укладывали на голове. Валентин уже был одет по-дорожному, не хватало только шляпы и плаща. Он целовал ей кончики пальцев, смешил ее историями, а она плакала сквозь смех. И время от времени с любовью гладила его красивое лицо, проводила по бровям, носу, заглядывала в его темные, с зелеными вкраплениями карие глаза. Было невозможно представить, что они расстаются так надолго.

– Пиши мне, пиши каждый день, даже если это будет просто описание погоды. Мне важно слышать, как подходит к нашему дому посыльный. Мне важно знать, что ты видишь там, вдали от меня.

– А ты пиши мне ответы. Тоже каждый день. Я вернусь, как только выясню побольше о твоем женихе и улажу торговые дела отца. Сестрица, милая, не хочу оставлять тебя такой грустной.

– Я стараюсь веселиться, ты же видишь, – слеза скатилась с кончика ее носа и капнула ему на руку. – Ты только вернись, Валентин.

– Вижу, у вас тут уже озеро из слез, – в дверях появился Лоренцо. Средний брат, как всегда, был богато одет, легкий румянец горел на его щеках. – Не бойся, Джованна, уж мы развлечем тебя, так что и не заметишь, как пройдет месяц. Ты же не одна остаешься, прекрасная плакса, – он подошел и поцеловал ее в лоб. – Отец зовет.

Семейство Альба собралось в кабинете отца. Синьор Альба крепко обнял Валентина.

– Возвращайся, как выполнишь все, что нужно. И прошу, береги себя.

Он провел рукой по щеке сына. Совсем еще мальчик, даже щетины нет. В глазах жажда приключений: он впервые уезжает так далеко от дома. Синьор Альба хорошо знал эту жажду. Стоит только отпить, как входишь во вкус. Его оперившийся птенец готов покинуть родительское гнездо. Готов самостоятельно принимать решения. Готов стать мужчиной.

Он посмотрел на своих сыновей: осторожного и сдержанного Джакомо, легкого и страстного Лоренцо, пытливого и любопытного Валентина. Все трое разные, каждый по-своему привлекателен.

– Береги мои чертежи и проекты, – просил Валентин Джованну.

Дочь рыдала уже навзрыд, улыбалась дрожащими губами, крепко обнимала брата, ее сердце разрывалось от тоски. Но однажды она покинет отчий дом и перейдет в дом мужа. Для нее это расставание – репетиция расставания со всеми родными. И отцу было жаль ее. Но такова судьба благородной девушки. Он не мог держать ее возле себя вечно, как бы ни хотелось.

Вместе они вышли из дома.

– Поговори с Раулем Торнабуони без свидетелей. Выясни, какой он. Мы сделаем официальной новость о помолвке, только если ты убедишься, что Джованна будет счастлива с ним, – напомнил синьор Альба сыну, отведя Валентина в сторону.

– Да, отец.

– И не совершай глупостей. По тебе будут судить о всей нашей семье, – синьор Альба благословил его и поцеловал. – Езжай. Доброго пути.

Джованна бросилась Валентину на шею, он тоже плакал, расставаясь с ней. Отцу пришлось расцепить их, и дочь горько рыдала у него на груди, обвив его руками, пока Валентин садился на лошадь.

– Папа, папочка, дай мне поехать с ним, – просила она.

Задыхаясь от боли сестры, Валентин вылетел галопом со двора. Он знал, что теперь боль всегда будет в его сердце до того момента, как сестра снова не окажется в его объятьях.