– Рит, хорош. Оставь человека в покое. Она вас боится уже! – одёрнул её Димас. – Ань, не обращай на них внимание, они дуры.

– Ой, слышь, а сам-то!

– Да чья бы корова мычала! – обиженно затарахтели девчонки.

В целом я был с Димой согласен, мне тоже было жаль Анечку, но куда приятней было быть ровней нашим девчонкам, чем ей. Я промолчал. Девки, что-то бубня, засобирались на тусовку. Мы с Димой остались, подвалил Захар и добавил маслица в огонь ещё и тем, что начал нагло подкатывать, рассевшись в комнате Ани и Паши на вертящемся, раздолбанном, школьном стуле Димы, закинув ноги на стол, где лежали их вещи. Кайф ему обломал её парень, вернувшийся с работы.

Паша поздоровался со всеми крепким рукопожатием, держась прямо и открыто. Он, не скрывая злости, сверлил Захара глазами весь вечер после того, как увидел его выходящим из комнаты, где находилась его девушка.

– Да ладно, чё ты волком смотришь? – начал Захар, когда Паша нарочно задел его плечом, протискиваясь к холодильнику, стоящему в углу и без того тесной кухни. Мы все сидели за столом, а они оба стояли: Заха наливал в кружку пива, а Паша намазывал себе бутерброд и шёл обратно, убрать брикет масла.

– Я? Тебе показалось! – с вызовом ответил парень.

– Не думаю…

– Эй, хорош! – сразу начал Дима.

– А чё я? – Заха начал заводиться, но Паша спокойно вышел из кухни, за руку попрощавшись со всеми, кроме него. В каждом его движении, взгляде, слове чувствовался внутренний стержень, которого многим из нас не доставало.

Через пару месяцев они съехали, и Димас снова остался без денег.

«А почему ты хохол?» – спросил я как-то Саню. Пацаны заржали: «Потому же, почему ты – америкос». Парни меня так и называли. «С Украины я, – ответил Саша. – Матушка с братом переехали к тётке в Москву в конце девяностых, когда они с батей разошлись. Потом меня перетащили, как только здесь всё устаканилось, и она устроилась учительницей в 850-ую».

Саня. Взгляд тяжёлый, колкий, считывающий твои мысли. Кривая ухмылка. Ну точно. Он всё про меня понял. Чёрный – как чечен. На фоне пацанов он казался самым умным. Мало говорил, отчего слова его всегда имели особый вес. Курил одну за одной. Дул, жрал кислоту, но категорически не любил наркоманов, никоим образом себя к ним не причисляя. Всегда был при деньгах, и деньги его всегда были грязными.

Они со старшим братом мутили дела. Тогда они казались мне нереальными гангстерами, но сейчас, осознав масштаб творящегося в нашей стране беспредела, я понимаю, что они были середнячком. Середнячком, впрочем, обладавшим острым умом и смелостью, благодаря которым их бизнес быстро вырос и закрепился в нехитрой, но огромной нише столичного наркотрафика. Они были предприимчивы, не сидели на месте и во всём стояли друг за друга горой.

В момент, когда в столице был голяк с таблетками и все столичные тусовщики обрывали провода своих барыг, они привезли несколько пакетов поездом Питер – Москва. Для прикрытия надели дорогую спортивную форму (в какую одевают наших спортсменов богатые федерации), напихали наркотики в спортивную сумку, а сверху завалили мелким спортивным инвентарём вроде бинтов и напульсников, и на самое видное место – две медальки и кубок. Типа легкоатлеты. Уже в Москве тормозят их менты на вокзале, мол, покажите сумки.

– Без проблем, командир.

– А, спортсмены, ребят? – спрашивает серый, углядев награды.

– Да, с первенства России едем! – с гордостью отвечает Саня.

– Мы братья, – добавляет его брат, обнимая Саню за плечо.

– А… Золотые? Поздравляю, мужики, идите, не буду задерживать, – салютует мент.

Спорт – это святое. Наше всё. Новая национальная идея. Посягнуть на сию святыню не способен даже самый последний грешник. За две ночи пацаны подняли нехилое бабло. Даже клиентов искать не пришлось.

Одна из сотен подобных историй. Парник в Подмосковье в глухом лесу. Натуральная такая теплица, в домике бывшего лесничего с подведённым электричеством, лампами и обогревом. Власть лесничество давно упразднила, и если лес на момент времени не вырубался – никто его не охранял и не знал, что там происходит. Тогда ещё не было всей этой возни с дронами, и даже в ближайшем Подмосковье можно было найти забытую богом хибару. Чуть поглубже в области, где не строят уже коттеджей, зимой и летом растёт отборная трын-трава лучших европейских сортов. Летом и осенью пацаны гоняли на мопеде окольными дорогами собирать урожай, потому что мопед никто тормозить не будет, зимой и весной нанимали таджиков, чтобы присматривали и привозили на специальную квартиру, арендованную в чёрную на поддельные документы.

Хохол о своих делах пацанам особо не рассказывал, но мне почему-то начал со временем доверять. Как-то мы сошлись на почве того, что я, как и он сам, тоже был не совсем местный, а ещё он мне однажды сказал: «Я тебя уважаю за то, что ты выбрал Россию, брат». Он был с Украины, но этническим русским, и вопрос «русскости», как и всё произошедшее через несколько лет, сильно его тревожили. В общем, я был исключением первого из двух его главных принципов: 1) друзья и бизнес – друг к другу относиться не должны. Никак. Друзьям он не просто не продаёт, друзья даже не знают, что он что-то может продать; 2) на своей территории бизнес не вести, район и даже округ – дом родной, а вот остальной город – рабочее место. Это привело их с братом к успеху.

Я, конечно, обо всех этих мутках Сани далеко не сразу узнал. Поначалу он сторонился меня в своей типично-угрюмой, задумчивой манере. Я ловил на себе его косой, сканирующий взгляд долгое время. Стоило мне на него посмотреть, он отворачивался, а когда я с ним заговаривал, он словно надевал улыбку холодной приветливости, с которой общался практически со всеми –знакомыми или не очень людьми.

Спустя несколько недель моего знакомства с пацанами ему привалило бабла, и он решил хорошенько проставиться. Мы накупили бухла, взяли подуть, парни зарядились красками и маркерами, и мы всей честной компанией завалились на школьный стадион, закрытый на всё лето от посторонних высоким металлическим забором с калитками, запертыми на висячий замок. Если мы где и бухали всей толпой, так это там. Место было хорошее. Ярко освещённый, пустой стадион между двумя школами: моей и той, в которую ушёл Ваня (и которую закончили почти все наши пацаны).

В общем, место было отличное. Во-первых, школы стояли на отшибе района, мы никому не мешали. Со стороны учебных корпусов нас было неслышно, а со стороны самого стадиона, за забором, проходила тёмная глухая дорога, отделяемая от нас густым, высаженным вдоль забора кустарником. Обзор был прекрасный, ментовскую машину было и слышно, и видно издалека, да и пока они нас увидят, пока попадут на стадион – все уже давным-давно свалят. Ну и самое главное – пацаны корешились с охранником одной из школ, отвечающим за стадион. Он нас туда и пускал (дядь Толя никогда бы не пустил, хотя наверняка и видел нас). Охранник этот в обиде не оставался, постоянно получал халявную пяточку или пару бутылок пива, и бывали даже случаи, что предупреждал пацанов о приближении патруля, наблюдая по камерам за происходящим вокруг школы. В общем, это была наша летняя схема. Вот тогда-то я впервые и заобщался с Саней. Мы прилично «насвинячились», и как-то так получилось, что у нас с ним по синей лавочке начались пьяные разговоры за жизнь. Он спрашивал про англиков, про их культуру, то да сё, про политику начали, а под конец и вовсе, перешли к религии.

Только с русским человеком можно вот так, с полпинка, перейти от будничных, светских тем к самому сокровенному и острому. Искренность выльется на тебя потоком, сшибающим с ног, и ты не сможешь ничего с собой поделать, отвечая на неё точно такой же искренностью. И если с первого взгляда наш неулыбчивый народ кажется грубым, завистливым и злобливым, то при первых же минутах общения неприглядная стена эта, отгораживающая душу от внешнего мира, окажется воротами, которые, открывшись пред тобой, обнажат всё светлое и глубокое, что может храниться в ней – душе человеческой, и станет доступно всякому, кто захочет так же приоткрыть свои врата.