Дверь закрыта… свет выключен. Он оглядывается по сторонам и приходит к выводу, что использовать эту постель для данной цели было бы даже для него слишком цинично. Он раскладывает ее на столике так, что ноги свисают с одного конца, а голова с другого. Летательному аппарату он велит лететь прежним курсом, пока они не окажутся над водой, и чувствует приятную дрожь, когда торч отрывается от земли.

Добыча чахлая, бледная, искусанная насекомыми; немногообещающий материал вообще-то. Может оказаться, что он только потратит на нее впустую время.

Если бы у нее были чистые волосы, она была бы блондинкой. Ее единственная одежда — отвратительно грязное тряпье, настолько сгнившее, что разрывается на части, когда он задирает его — волосы на лобке темные, груди твердые и плоские.

При лучшем питании и образе жизни была бы достаточно привлекательна…

Кошмар!

Что-то ожило у него в штанах. Пульс участился. Затруднилось дыхание, сперло в груди.

Всего через каких-то два дня он должен представить отчет в Доггоце и начать превращение в рэндома. Сделать карьеру будет нетрудно — он наберет очков больше любого когда-либо существовавшего рэндома, если захочет. Быть принятым в обществе — дело другое. Хотя нормальное поведение мужчины дикой расы ему омерзительно в высшей степени, он рассмотрит, если надо будет, и такой вариант.

Ради Братства. Поэтому он уже начал накачивать себя бустером, и сейчас вид этой убогой крестьянки вызвал требуемую реакцию. Не важно, что сознательно он отвергает эту искусанную блохами тушу с отвращением и испугом — зная, что ему предстоят годы этой мерзости, — в то же самое время он алчет ее.

Дело прежде всего… если забыть о том, что брюки стали до боли тесны; ему приходится расстегнуть ширинку, и это незамысловатое действие, не наделенный особым значением жест, который он бесчисленное количество раз проделывал, не задумываясь, неожиданно эротично, грешно и волнующе. Возбуждение нарастает.

Силясь не замечать его, он приносит оборудование и берется за работу. В тринадцатый раз, последний. Этика? Его все еще волнует этичность всего этого?

Нет, конечно. Он — рука провидения, эволюции. Борьба за выживание любых живых форм — безжалостное, дикое соревнование, а он — всего лишь инструмент, уничтожающий брак хищник.

А почему, в таком случае, у него трясутся руки? Раньше этого не было.

Вводим зеркало… раздвигаем вагину… лапароскопия показывает, что признаков присутствия подлежащего выселению законного арендатора нет… катетер в шейку .. Он шарит. Черт! Черт! Черт! Малейший промах может проколоть главную артерию.

Он поднимается и рассматривает костлявую пациентку, все еще в забытьи — Вот так! — говорит он вслух. — Ну, почти так. Желаю вам безопасного труда, граждане, и вместе мы можем запустить еще одну единицу Братства в многообещающую карьеру подрывной деятельности и завоеваний.

Он задумчиво поглаживает ее бедро и уходит за шприцами.

— Ты — тринадцатая, между прочим, — говорит он, просовывая иглу в первый пузырек, — последняя После тебя больше никого не может быть, поскольку у меня нет больше гормона. — Впрыскивает задумчиво дозу в мышцу ее бедра. — Надеюсь, ты оценила это, будущая мать Месяцы, ушедшие на то, чтобы расшифровать фармакопеи, разобраться в фармакологических справочниках, своровать в аптеках нужные препараты! — Второй укол в вену паха. — И все лишь для того, чтобы ты выработала corpus luteum, бесстыдница неблагодарная.

Готово. Несмотря на то что осталось еще больше половины дозы.

Он задумывается, рассматривает чахлые конечности, сморщенный живот.

— Как насчет второй порции? Почему нет? Мне она совершенно ни к чему! Ты теперь — самая желанная.

Осознавая, что дрожь в руках не выказывает никаких признаков ослабления, он вводит остатки препарата и бросает инструменты в сумку под столом.

И снова начинает разглядывать отвратительное женское тело.

— Таким образом, граждане, дело сделано. Как вы могли заметить, если бы обратили внимание, необходимо еще рассмотреть проблему удовольствий.

Это не похоже на удовольствия. Это похоже на непреодолимое влечение.

Содрогаясь, он расстегивает рубашку — Пойми, мне необходима практика. Могу я довериться твоему благоразумию? В большей степени, чем чьему-либо еще, и когда-то же я должен начать Одновременно он испытывает тошноту и воодушевление. Самое худшее — знание о том, что бустер воздействует в первую очередь на разум, заставляет его хотеть совокупить свою плоть с этим грязным голым животным.

В этом не может быть вреда, ибо сорок восемь хромосом никогда не могут соединиться с двадцатью, даже если бы он обладал жизнеспособной спермой, что тесты отрицали.

— Надеюсь, ты чувствуешь себя польщенной, — говорит он и снимает брюки.

Он начал с колен девушки, раздвинул ее ноги, почувствовал неожиданную реакцию. Ее голова резко вздернулась, подбородок уперся в грудь, и она уставилась на него широко распахнутыми грязно-карими глазами.

Зря, может быть, он ввел двойную дозу.

Он чувствует себя в глупом положении — он тоже голый, как и она. Никогда до сих пор он не тревожился, будучи раздетым, а сейчас тревожится Мгновенным результатом явилось исчезновение всех следов горячего желания, еще секунду назад одолевавшего его. Что во всей Галактике было способно когда-либо одолеть его? Лишенный дара речи, он встает и вперяет в нее свой взор, соображая, что делать теперь.

Парню, храпящему за кроватью, не удалось как следует рассмотреть захватчика, но пропажа дрифтера в конце концов будет обнаружена, и теперь есть свидетель, способный описать внешний вид вора.

Хотя, может, и не нужно ее убивать. Ее вывалившийся язык и беспорядочные движения зрачков ясно указывают на галлюциноз. Парадоксально, что даже ее быстрое возвращение в сознание — признак того, что он переоценил размеры и массу цели. Полное выздоровление последует немного позже, если вообще когда-либо последует.

Девушка вертит головой, осматривает комнату. Она родом из мира хижин из сплавного леса и высшей степени нищеты; никогда ей не увидеть ничего такого, как этот украшенный драгоценностями дворец, и она, должно быть, рассматривает его сквозь беспорядочную муть психического расстройства. Что она может подумать об этом месте?

Затем ее нерешительный взор возвращается к нему, заставляя его гадать, что она думает о нем. Видела ли она когда-либо мужчин иных, нежели лохматые, заросшие слизни с Дельты? Ну, наверное. Наверняка через эти пустыри проезжало достаточное количество госслужащих, кожа угрей — хорошее экспортное сырье.

Госслужащие для такой, как она, — важные шишки.

Ну и что теперь? Предположить, что она настолько растерялась, что не может его вспомнить — рискованно, но убить ее к чертям как-то нечестно, и уничтожать результаты работы целого вечера он особого желания не испытывает.

Она издает задыхающийся, сдавленный звук, голова свисает вниз. Он думает, что она ослабела, но она хватается руками за стол с двух сторон и поднимает колени.

Он отскакивает с отвращением.

— Нет!

Она опять неуклюже поднимает голову, смотрит на него между двух своих костлявых бедер и пытается сказать размякшим и слюнявым языком. Ему показалось, что она сказала:

— Господь?

— Я не…

Его настолько тошнит, что он не может говорить. Он указывает на дверь.

— Уходи!

Снова влажные звуки. Потом:

— Уходить?

— Да, уходи!

Она принимается выть:

— Я… я… я обидела Господа! Он трет лоб голой рукой.

— Ты не обидела. Ты не понимаешь… Я… О Господи!

Этой бессмысленной присказке он научился у диких на борту «Зеленых пастбищ».

Следует долгая пауза, потом она с опаской и с невероятным трудом говорит:

— Буду счастлива… выносить… ребенка для Твоей славы, Господи, если такова воля Твоя. Она не очень верит тому, что он ее не хочет. Абсурд! Но он вспоминает, что политический контроль рэндомов часто достигается при помощи государственно одобряемых суеверий. Очевидно, он натолкнулся на некую примитивную веру в воплощение, что прекрасно снимает все вопросы. — Боги не испытывают вожделения, подобно смертным. Ты уже носишь семя. Иди и вырасти мне сына, — указывает он на дверь.