Спрыгнув на землю, занимаю своё место во второй шеренге, за первым номером нашего пулемётного расчёта, – обер-гефрайтером Йенсом Лерманом. Во взводе он имеет прозвище Викинг, за внешнее сходство с этим суровым древним воином. Высокий, светловолосый крепыш с цепким взглядом и массивным подбородком, немногословный, основательный в движениях и сдержанный на эмоции. Лерман старше меня на четыре года, он ветеран Польской и Французской кампаний. За бои при форсировании Эны награждён «Нагрудным пехотным штурмовым знаком» в серебре и знаком «За ранение 3-й степени». Несмотря на это, – нос не задирает, держится просто. В быту мы с ним неплохо ладим, да и в составе пулемётного расчёта понимаем друг друга с полуслова. За мной занимает место наш третий номер, – рядовой Эмиль Райзингер. Природа наградила его большими глазами навыкате и нескладным телосложением, в остальном же он абсолютно ничем не примечательный парень. Худой, щуплый, белобрысый, – типичный подрастающий ариец. Хоть мы с ним и ровесники, но выглядит он лет на семнадцать, – не больше. Эмиль немного застенчив, но в целом, – парень компанейский.
– Как спалось? – подмигивая, интересуюсь у Райзингера.
– Бывало и лучше, – широко зевая, отвечает тот.
Справа, последним из взвода, втискивается мой ночной напарник, – Отто Рюдигер. Головная боль нашего отделения, в особенности его командира, унтер-офицера Винсхайма. Отто, – это человек, который постоянно впутывается в какие-то неприятности и имеет множество нареканий по службе. Он парень деревенский, простой, немного грубоватый, но наивный и к тому же тугодум. Плюс очень шумный, – громкость его голоса практически никак не регулируется. Внешне он выглядит как типичный сельский увалень, на которого по ошибке надели солдатскую форму. Родом Рюдигер из деревни Рамерсдорф, что под Линцем. Уж не знаю, – чем он там занимался до армии, но все его рассказы сводятся к описанию того, сколько он может съесть и выпить. Всё это дико раздражает унтер-офицера Винсхайма, для которого Отто, – объект особой любви. Вот и сейчас он взглядом сверлит Рюдигера, как будто хочет проделать в нём дыру. Однако, Отто даже не смотрит на своего командира отделения. Рюдигер в данный момент занят тем, что пытается поправить воротник своего мундира, не выпуская из руки ремня висящей на плече винтовки. Та бьёт стволом по каске и, в тишине замершего строя, раздаётся мелодичный перезвон. Я толкаю Отто в бок, однако Рюдигер лишь непонимающе на меня смотрит, не прекращая своего увлекательного занятия. Винсхайм что-то шипит вполоборота, но его прерывает команда обер-фельдфебеля Рауша.
– Взвооод! – все, даже Отто, на секунду замирают.
– Равняйсь! – одновременный поворот голов.
– Смирно! – мы застываем как статуи.
– Господин обер-лейтенант! Второй взвод по Вашему приказанию построен!
В поле нашего зрения появляется командир роты, – обер-лейтенант Гренц. Ещё недостаточно рассвело и горящие перед строем фонари не могут пробить окружающую нас темноту. Но даже в их бледно-жёлтом свете видно, что Гренц вовсе не выглядит сонным, в отличие от нас, а вовсе наоборот: ротный бодр, свеж и подтянут.
– Вольно! – бросает он нашему обер-фельдфебелю, осматривая строй.
– Вольно! – эхом повторяет Рауш.
– Итак, господа! Ваша задача, – максимально быстро разгрузить и освободить вагон! Далее, форсированным маршем, в составе роты выдвинуться в пункт временной дислокации. Времени на подготовку к маршу – 10 минут. С рассветом ни нас, ни эшелона тут быть не должно. Для сдачи вагона, а также разгрузки имущества и лошадей, – оставляете двух человек. Они прибудут позже, в составе тылового обоза. Старший от тыловиков, – штабсфельдфебель Лёр, он будет находиться у штабного вагона. Вопросы? Вопросов нет. Командуйте, господин обер-фельдфебель! – с этими словами, Гренц козырнул и зашагал в сторону третьего взвода.
Рауш, сложив руки за спиной, задумчиво оглядел наш строй и, наконец, произнёс:
– Все слышали? Повторять никому не нужно?
Поскольку мы молчали, взводный удовлетворённо кивнул и продолжил:
– С обозом пойдут Рюдигер и Кепке! Кепке, – старший. Остальным: пять минут на оправиться, потом пять минут на сборы. Кто что забудет, – пеняйте на себя! Командирам подразделений проверить. Рразойдись!
Строй распался: кто кинулся орошать ближайшие кустики, кто набирать из огромной бочки в кружки воды, чтобы почистить зубы… Я решил начать с зубов, потому что всё остальное можно сделать попозже и без очереди, что самое главное.
Времени хватило на всё, и уже через 10 минут мы стояли в полной боевой выкладке, готовые к маршу. Рауш что-то втолковывал остающимся Отто и Кепке. Если Рюдигер не проявлял никаких эмоций, то наш ездовой, гефрайтер Адольф Кепке, постоянно кивал головой на слова обер-фельдфебеля. Со стороны он был ну очень похож на китайского болванчика. У меня Кепке вызывал неприязнь, причём не столько из-за своего внешнего вида, – низенький, толстенький, кривоногий, с мелкими острыми зубами, – сколько из-за своего сволочного характера. Он считал себя очень крутым гефрайтером, практически ровней унтер-офицерам, а с нами, обычными солдатами, общался очень высокомерно. Это вообще была нормальная практика для группы управления, к которой он имел счастье принадлежать. Попав не в обычное строевое подразделение и находясь в особых отношениях с начальством, такие индивидуумы быстро начинали считать себя выше других солдат. Но Кепке бил все рекорды по чрезмерному чувству собственного величия. Естественно, ездовой был самой презираемой фигурой из всей группы управления. В неё входили, помимо него, ещё денщик командира взвода, посыльный и горнист. Командовал этим подразделением раньше замкомвзвода, – обер-фельдфебель Рауш, но сейчас он замещал вакантную должность непосредственно командира взвода, поэтому группа управления осталась без твёрдой руки командира. Нормальным парнем в этом гадюшнике был только посыльный, – рядовой Герхард Штубе, недоучившийся студент-историк Венского университета. Компанейский, весёлый, жизнерадостный, – он единственный, кто не ставил себя выше остальных солдат. Штубе со всеми был в хороших отношениях: даже с Кепке посыльный находил общий язык. Прозвище у Герхарда, естественно, было «Студент». Денщик же и горнист были земляками из Линца. Оба маленькие и неказистые, – словно близнецы-братья. У них даже фамилии были одинаковые – Вебер. Имена разные, конечно, но по именам их мало кто звал, – в основном, по фамилиям или по прозвищам: денщик был у нас Гензель, а горнист, – Гретхен. Их это жутко бесило, но поделать с этим они ничего не могли. Впрочем, и мы старались прозвищами не злоупотреблять и пользовались ими, в основном, только в своём кругу.
Итак, со стороны головы эшелона раздался долгожданный свисток, – колонна тронулась в темноту. Оглядываюсь на наш вагон, – Отто достал платок и машет нам вслед, фальшиво вытирая несуществующие слёзы. Вот клоун! Толкаю Райзингера в бок:
– Смотри, как Отто по нам скучает. Не успели уйти – уже слёзы рекой.
Оборачиваясь, Эмиль усмехается:
– Вот придурок! Как его вообще в армию взяли?
Шагающий слева от меня Викинг тоже оглядывается, но ничего не говорит, – только качает головой. Пройдя вдоль всего эшелона, сворачиваем на грунтовку.
Мы идём по этой лесной дороге уже около часа, и сколько ещё так топать, – неизвестно. Солнце показалось из-за горизонта, но припекать ещё не начало, – температура пока вполне комфортная. Не холодно, но и не жарко. Пахнет лесом, где-то в его глубине поют птицы. Красота! Почти идиллическую картину портят только вездесущие комары, которые атакуют нас с упорством, достойным лучшего применения. Коробка с лентами и запасной ствол напоминают о себе всё чаще и весят с каждым пройденным десятком шагов всё больше. Кроме оружия и боеприпасов, каждый из нас несёт за плечами ранец «торнистер» с притороченной к нему плащ-палаткой и одеялом, газбак, лопатку, сухарную сумку, флягу и прочее положенное имущество. Хорошо ещё, что каски разрешили снять и на голову ничего, кроме пилотки, не давит. Викинг рядом каждые сто шагов перекладывает свой MG-34 с плеча на плечо. Эмиль тоже тащит свои коробки с лентами на пределе сил. Всем тяжело, все устали. Давно смолкли разговоры и шуточки, – слышен только топот множества ног, тяжёлое дыхание соседей, да редкое чертыхание сбившего ногу солдата. И вот, когда казалось, что мы никогда уже не дойдём до казарм или чего ещё там для нас приготовлено, – раздался глас с небес:
