Амбициозность опять стукнула мне в голову. Сидящий рядом иерарх пока не знал, с кем в поезде Синкансэн его столкнула глобальная дистрибьюторская система! Бронируя билеты онлайн, он даже не ведал о такой удаче! Но вскоре я, восходящая звезда японской сцены, блесну страстями в театрах общенационального масштаба, например, в роли Офелии или леди Макбет, и раскрою тончайшие грани своего трагедийного и комедийного дарования, опирающегося, естественно, на учебники по актёрскому мастерству, которые я скоро проштудирую. Потом, само собой, меня заметит влиятельный продюсер и высоко оценит мою персону… И вот тогда, как домкратом, он подымет меня с позиции преподавателя французского языка и зашвырнёт, словно фрисби[3], на самые верхи японского шоу-бизнеса! Я буду тусоваться на центральном телевидении, в телешоу бок о бок с Такеши Китано, и на съёмках артхаусных телесериалов… А-а, голова шла кругом! И в ней созрел тонко продуманный хитрый план: продефилировать через колени соседа в туалет. Так он лучше меня запомнит! И потом горько пожалеет, что не коснулся локтем или голенью этой европейской суперзвезды, не сходящей с телеэкранов!
Я нежно произнесла «сумимасэн» (прошу прощения) и протиснулась между острыми коленями олигарха и спинкой впереди стоящего кресла, на этот раз ударившись своим мягким местом об откидной столик соседа. Омега-супруга услужливо вскочила и, искренне улыбнувшись, открыла мне светлый путь в туалет. О-о, теперь уж доминирующий пассажир не забудет, с кем сидел рядышком 12 июля этого года в поезде Синкансэн!
Остановка. Вокзал Омия. Супружеская пара покидала вагон в строгом порядке греческого алфавита. Впереди налегке шёл супруг, как и полагалось первой букве «альфа». Позади, с тяжёлым багажом, следовала «омега». А их на веки вечные отделяли друг от друга остальные двадцать две буквы греческой письменности, зафиксировавшие многочисленные ошибки и трагедии истории, провалы, взлёты и падения цивилизации.
Я осталась одна. За окном проливал слёзы на рисовые поля сезон дождей. До Токио оставалось минут двадцать езды. Заскучав, я открыла журнал «Train Vert» на странице, рекламирующей спектакль про сладкую парочку. И название, и вся информация, разумеется, на японском. А я, честно признаться, на иероглифы всегда смотрела как ёж в страховой полис. Даже рискну сказать – ожесточённо. В глазах у меня сразу начинало либо рябить, либо перед носом появлялись какие-то отвратительные белые мушки. Это был тот случай, когда, при виде текстов, составленных из иероглифов, в голове у меня, что называется, шарики за ролики запрыгивали. И не потому, что моего умственного коэффициента не хватило, чтобы за десять лет проживания в Тохоку на должном уровне осилить чтение и правописание идеограмм. (Кстати, не считая японского разговорного, я владею английским и тремя европейскими языками.) Нет, просто по мере обучения коварным сплавам мелких палочек, чёрточек, крестиков и ноликов, мой IQ взбесился и начал великое сопротивление заковыристости и уму не постижимой сложности азиатской письменности.
«Ну зачем, – спрашивал меня коэффициент, – такое простое и близкое всякому смертному слово «любовь» обозначать таким трудоёмким для начертания иероглифом
?
Произносится-то он мгновенно «аи», а вот попробуй напиши! Не говоря уже о более сложных понятиях, для начертания которых требуется чуть ли не до ста палочек, чёрточек и перекладин!»
И вот тогда он восстал, мой бунтарь-коэффициент, устроил ни много ни мало государственный переворот! Как парижский санкюлот, вооружившись рогатиной и каменьями, пошёл мой IQ не на взятие Бастилии, а на взятие измором китайских идеограмм. Взять их в одиночку, без народной поддержки, не удалось, поэтому мой IQ рявкнул: «Пользуйся автоматическим переводом Гугл!», после чего сложил оружие и бросил силы на другие фронты, в том числе на артистические и литературные…
Но, рассматривая два иероглифа, составляющие название рекламируемой постановки, IQ восторжествовал. Как же ему было не узнать идеограмму нашего с ним любимого куста камелии, по-японски «цубаки», цветущего зимой у нас под балконом? А вторая идеограмма была нам с коэффициентом жизненно необходима, потому что мы водили машину, колеся по заснеженным дорогам Тохоку, и зимой регулярно проверяли прогноз погоды по телевидению на предмет снегопадов, по-японски «юки», чтобы обоим не подвергаться – и ему и мне – риску при торможении на обледенелом шоссе. Итак, мы с IQ по двум опознанным иероглифам разгадали название рекламируемой пьесы! «Камелия на снегу». После чего коэффициент задремал, а я стала рассматривать главных действующих лиц, всенародных любимцев Фуджи-сан и Нагао-сан.
Неделю назад менеджер госпожа Хории, по телефону предлагая мне роль в театральной постановке крупного масштаба, название пьесы и имена актёров не упомянула, а если даже и упомянула, то я не разобрала. Поэтому ликования в предвкушении того, что я выйду на сцену с этой вот сладкой парочкой, не возникло. Хотя это не помешало мне внимательно вглядеться в лица звёзд японского шоу-бизнеса. Надо прямо отметить – их лица мне ни о чём не говорили. Вот если бы за корабельным штурвалом стояла Моника Белуччи, а господин, держащий в руке английский котелок, был Антонио Бандерасом, тогда у меня возникло бы множество эмоций и ассоциаций. А великая актриса Фуджи-сан была для меня так же безлика, как безымянная нимфетка[4] с силиконовой грудью, рекламирующая бикини на обложке японского журнала «NYLON». Однако Нагао-сан, капитан судна, производил эффект гипноза своими миндалевидными, чуть хитроватыми, янтарными, ласковыми глазами, которые, без всякого сомнения, разбивали вдребезги сердца всех его поклонниц. Но актёр не вызывал во мне никаких ассоциаций с европейской или же англо-саксонской мужской привлекательностью, и блеск моего взгляда, оценивающего данного всенародного любимца, погас.
Остановка. Вокзал Уено. Через пять минут поезд прибывал в Токио. Капли дождя бились об окна, пытаясь достучаться до сердец нескольких сидящих в вагоне пассажиров, затем текли прозрачными струями по стёклам, как по щекам убитого горем человека, оплакивающего невосполнимую потерю.
Я вышла из поезда, покидая линию Тохоку-Синкансэн. У меня было десять минут на длинный переход по вокзалу к линии Токайдо-Синкансэн, соединяющей станции Токио и Син-Осака. Второпях, не зная, куда идти, я искала указатели. Жирной стрелкой со значком мини-самолёта указатель настаивал на том, чтобы я переходила не на линию Токайдо, а на линию Собу, ведущую на перрон экспресса «Нарита», с конечной остановкой в международном аэропорту. Толпы народа с ошалелым видом спешили на свои линии и поезда. Иногда я ловила на себе их взгляды, в основном равнодушные, иногда не очень доброжелательные, поскольку являлась особью не из их стаи.
Наконец я вышла на линию Токайдо и запрыгнула в Синкансэн «Нозоми». Указатель со значком мини-самолёта не выходил из головы. Кажется, я ехала не туда. Машинист локомотива сделал объявление, перечислив все остановки. Через два часа двадцать пять минут поезд прибудет на станцию Син-Осака. Нет, ошибки не было. Но я ехала не туда!
Жирная стрелка на вокзале Токио, направляющая пассажиров к международному аэропорту Нарита, колола меня копьём в область сердца, устраивала пытки, загоняя остриё под ногти. И всё для того, чтобы я слёзно покаялась в своих амбициях, не грезила о грядущей славе, а лучше б собирала чемодан да летела к родителям. Ведь папе стало хуже… У него сильные боли в суставах, такие невыносимые, что он скрипит по ночам зубами, да в придачу полная потеря иммунитета из-за заболевания крови, вовсе не злокачественного… Мама – сердечница, а обширная гематома на голени к добру не ведёт… Любовь и жалость к родителям терзали меня больней, чем жестокие пытки стрелки-указателя. И как сожаление о своей дурной голове, как раскаяние в легкомысленности и бесшабашности у меня по щекам потекли слёзы. Ни усилия мои собственные, ни злое шиканье разбуженного IQ не смогли остановить их. Более того, слёзы внезапно перешли в глухие рыдания. Я подавляла их, заткнув рот рукавом кофты и украдкой оглядываясь на соседей. Рядом со мной не было ни олигархов, ни иерархов, ни их супруг. Впереди стоящие кресла, к счастью, тоже были пусты. Лишь позади, через два ряда от моего, виднелись макушки чьих-то голов. Я не понимала, что со мной происходит, но ситуация не поддавалась контролю. Допила чай из пластиковой бутылки – не помогло. Взяла себя в руки лишь для марш-броска в туалет, чтобы умыться холодной водой. И вдруг там, в зеркале, увидела красное, кислое, искажённое от неслучившегося горя лицо. Это было не моё лицо! Мама часто говорила: «Доченька, никогда не плачь – от слёз быстро постареешь». От этого воспоминания я разрыдалась ещё больше.
