Многие пытались, многие старались, но результата все не было. Единственное, что оставалось монахам, так это запереть умалишенного в темной келье глубоко в подвале, оставив ему лишь несколько свечей и молитвенник. В первую же ночь он сжег книгу, пытался даже поджечь себя, но запах гари быстро распространился в монастырских помещениях. Пожар погасили. Свечи, да и вообще что-либо кроме пищи давать ему перестали. Так он и просидел до самой смерти в сплошной темноте, лишенный света и человеческого общества.

Так говорили. Документы, которые могли бы пролить свет на столь ужасное происшествие, быстро затерялись, а тем, кто еще помнил безумца, наказано было молчать. Но все-таки попытка стереть из памяти людской имя богоотступника не увенчалась успехом. Его помнили. Еще долго монахи шептались в темных углах, пересказывая друг другу подробности сделки с дьяволом. Шептались, но старались не упоминать его имени. Ведь кто знает, что сталось со слугой Господа, который не смог устоять пред искушениями величайшего врага всего сущего! И кто знает, какая кара может постигнуть того, кто не сдержится и некстати о нем вспомнит, промолвит вслух проклятое имя. Кто знает…

Брат Иоанн оглянулся. Коснулся двери, убедился в том, что она закрыта, присел на корточки. Извлек из-под рясы огарок свечи, трут и огниво. Руки отказывались подчиняться, дрожали пальцы, но несколькими выверенными движениями удалось-таки высечь искру. Неимоверно ярко среди тьмы вспыхнул огонек свечи. Вот это да! От того, что увидели глаза, юноша вскрикнул и пошатнулся. Дрогнули руки, молодой монах чуть не выронил единственный источник слабого света.

Говорили, брат Евлампий умер спустя месяц после того, как его живьем похоронили в этом каменном мешке. Теперь монах понимал почему. Как тут не поймешь, ведь все стены кельи, все без исключения, были разрисованы! Мерзкие картинки, страшные письмена. Несколько непонятных символов просто на потолке, нависали они, будто и не нарисованы вовсе. Будто объемные они, а то и вовсе живые. Пусть сколько бы времени не прошло, сомнений не оставалось – все рисунки выполнены кровью, кровью отступника. Да, об этом Пелагея не упоминала, но, наверняка, знала. Она ведь многое знает. Скорее всего, она боялась. Боялась того, что Иоанну не хватит смелости, если он будет знать всю правду. Не хватит мужества. Возможно, она и права. Кто знает…

Время! Довольно легко удалось заставить разум выдать план монастыря: высокая ограда, основные строения, ворота. Воображение, которое сильнее всяких страхов, быстренько набросало подобие карты да еще вверху пририсовало розу ветров. Иоанн непроизвольно улыбнулся, что ж ему всегда нравилось фантазировать, а это, оказывается, не такое уж и бесполезное занятие!

Быстро сориентировался. Да, это вон там в дальнем углу, именно в ту сторону движется солнце. Там запад. Ему туда. Он подошел ближе. На стене виднелся большой рисунок, больше других, четче других, страшнее других, вот только паутина мешала рассмотреть его детально. Потрудились пауки, скрывая стены, пряча от редких посетителей подземной кельи и без того темный угол. Срывать руками мерзкую липкую паучью сеть не хотелось. Брезгливость взбунтовалась. Юноша поднес горящую свечу.

Паутина загорелась, вспыхнула ярким пламенем, запылала, осветив, нанесенное на стену изображение.

Там, чуть не в человеческий рост, на удивление реалистично, изображено распятие. Четко, ярко, пугающе. Настоящее распятие, вот только перевернуто оно. Крест чуточку наклонен, тело на нем перекошено, голова неестественно вывернута в сторону, ноги грозятся свалиться, упасть, невзирая на мощные гвозди, вбитые в них…

Иоанн отошел на два шага назад и поднял руку, дабы осенить себя крестным знамением. В его душе с новой силой разрастался страх. Распустил он свои липкие щупальца, нашептывал свои липкие слова. Промелькнула мысль о том, что не все еще потеряно, что можно вернуться, позабыть обо всем, сбежать, но тут пред глазами возникло прекрасное лицо Пелагеи, ее небесно-синие очи молили о помощи, губы двигались, словно читали молитву…

Так и есть, молитва! Вот то, что ему сейчас необходимо! Вот то, что ему поможет. Молодой монах принялся декламировать «Отче наш», но слова, которые всегда успокаивали и придавали сил, сейчас звучали глухо и даже несколько угрожающе. Захотелось закрыть глаза, заткнуть пальцами уши и бежать, бежать, как можно дальше.

Испугавшись собственного голоса, он умолк. Помолчал минуту. Громко вдохнул, выдохнул, собрал в кулак последние силы, попытался придушить ростки страха. Кажется, получилось. Да, получилось, все, он готов, он решился. Как иначе, не отступать же! Особенно теперь, когда большая часть пути пройдена, когда остался только шаг!

Иоанн подошел к нарисованному кровью распятию, стал на колени, закрыл глаза. Попытался вспомнить те слова, которые нашептывала ему прелестница с синими глазами, но не смог. Разум отказывался помогать. Тогда он пошарил под рясой, достал изрядно смятый клочок бумаги. Расправил, поднес к пламени свечи. Взглянул. Вздрогнул. Да, это именно то, что он должен произнести, заставить себя произнести…

За толстыми стенами продолжала бесчинствовать непогода. Ветер словно мифический великан вырвал с корнем огромный дуб, который разросся посреди двора, поднял его в воздух, закрутил и швырнул в стену. Стена выдержала, только цветная мозаика да разноцветное стекло, ранее составлявшее удивительной красоты витраж, обсыпались в монастырскую трапезную.

Всего этого Иоанн не слышал. Он был занят, он вслух выговаривал запретные слова. С каждым звуком его голос крепчал, заполнял тесную келью, отражался от ее стен, усиливался во стократ, казалось, еще немного и эти звуки, которые звучали то угрожающе, то наоборот, успокаивающе, вырвутся на волю, заполнят монастырь, да что там монастырь, весь мир…

С запада и с востока навстречу друг другу летели два облака, нарушая все законы природы. Оба одинаково черные и оба одинаково огромные. Внутри каждого из них полыхало ярчайшее пламя молний. Просто над колокольней они сошлись. Воздух наполнился электричеством. Раздался страшный грохот. Раскат, еще раскат. Средь оглушительного шума, с каждой секундой крепчая, отчетливо звучал властный голос, запретные слова, что страшнее любого грома.

Привратник, единственный, кому судилось выжить, тут же потерял слух. Не выдержали барабанные перепонки тяжести черной речи, усиленной дыханьем грома. Оба же облака объединились, слились в одно, смешалось пламя, бушевавшее в них. Смешалось и вылилось на землю. Выплеснулось, невиданных размеров молнией, нижний конец которой влетел просто в колокольню. Камни разной формы и разных размеров, которые были сложены в высокую башню, разлетелись во все стороны. Колокола мгновенно расплавились и бронзовым дождем пролились на землю.

Разрушив колокольню, молния миновала три этажа некогда величественного сооружения, разбросала огромные каменные плиты пола и угодила просто в распластанное тело брата Иоанна, который, читая, все ниже склонялся под неподъемной тяжестью запретных слов.

Моментально все стихло. Сквозь тишину прорвался крик отчаянья, но и он также растворился в густеющей тишине…

– Лет этак сто монастырь пустовал. Вернее камни, которые от него остались, лежали, никем не побеспокоенные. Говорили, там, среди руин можно было отыскать сокровища, которые якобы копили монахи на протяжении веков, но если кто и решался искать, я не слышал, чтобы что-нибудь находили. Так что местность эта долгое время оставалась пустырем, примерно до средины восемнадцатого века. Именно тогда один польский промышленник, некий граф Варшавский, не знаю что это: фамилия или указание на то, что родом он из Варшавы, не могу сказать точно, занялся обустройством этих территорий. Изначально в построенных ним зданиях располагалась мельница с приводом от паровой машины, после чуть не маленький завод. Еще позже, ближе к нашим дням, пришел год девятьсот семнадцатый, тут все понятно. Революция, «Власть советам!», и тому подобное. Большевики, зачем-то пытались снести эти строения. Может, хотели найти спрятанное монастырское золото, а может, какие другие имели на то причины, не скажу. Тем не менее, ничего у них не получилось. Как видите, стоят и поныне. Пережили революцию, две войны. Может, камень монастырский, из которого они большей частью сложены, оберегает. А может, что-то еще, не столь мистическое, не знаю…