Папе это зрелище надоело, он подбежал ко мне, схватил меня за плечи и начал трясти как тряпичную куклу. Он кричал мне прямо в лицо. Я чуть не оглохла от его воплей: «Подумай хоть раз в жизни обо мне! Держись достойно, ты дочь премьер-министра! Ты согласишься на эвтаназию!»

Он тряс меня минут пять. Потом отпустил. Я упала на постель, у меня заболела голова, а кровь из раны образовала на подушке большое красное пятно.

– Ты меня поняла? – спросил меня отец.

И в этот момент я поняла одно: меня никто не собирается защищать или поддерживать. Меня не любят. Я ответила тихо, но мой ответ был слышен и отцу, и медперсоналу, прибежавшему на наши крики:

– Нет. Я не соглашусь…

Отец ушел, ничего мне не ответив. Повязку мне поправили, остановили кровь и вкололи успокоительное. Я снова уснула.

Мне ничего не приснилось. Я была разбужена утренними лучами восходящего солнца. Оно светило прямо мне в глаза.

– Зачем ты меня будишь? – сказала я солнцу.

Я хотела перевернуться на другой бок, но сломанная левая рука, зафиксированная в твердом геле, не дала мне это сделать.

Ко мне подошел робот.

– Ты разговариваешь? – спросила я его.

– Немного.

– У тебя какой-то человеческий голос. Слишком человеческий…

– Нам дают за образец голоса разных людей, которые уже умерли.

А вот этого я не знала.

– Ты хочешь сказать, что сейчас говоришь голосом какого-то умершего человека?

– Да.

– А голоса голограмм в наших домах?

– Тоже. У них голоса умерших людей.

– Какой ужас.

От этой новости мне стало не по себе. Бросило в дрожь, лоб и ладони мгновенно вспотели. Я часто разговаривала с Флинном, но и подумать не могла, что его голос – это голос человека, которого уже нет.

– Ты меня сейчас просто огорошил… Но ладно. Мне нужно позвонить. Здесь есть где-нибудь голофон?

– Да. Он прямо на вашем столике справа.

Действительно, справа у моей кровати стоял маленький беленький круглый глянцевый столик. На нем виднелся голофон – маленький дисплей размером с крупную пуговицу.

Я немедленно набрала Мариусу. Он не ответил.

Тогда я набрала Злате. Она оказалась великодушней, и ее изображение высветилось на стене. При виде меня она чуть не подавилась булочкой, которую ела.

– Верона?

– Привет, Злата. Когда ты придешь меня навестить?

– Мне запретили с тобой общаться. Твой папа вчера звонил и сказал, что твои похороны будут во вторник.

– Что?!

Сегодня было воскресенье. А похороны, мои похороны, назначили на вторник! Я чувствовала себя свиньей, которую решили зарезать через два дня.

– Мне очень жаль тебя, Верона. Ты была моей лучшей подругой. Я клянусь, что во вторник я буду плакать больше всех!

Говорила она это таким непринужденным тоном, что я прервала разговор, отключив голофон.

А потом я снова расплакалась.

Ко мне подошел робот и предложил успокоительное. Я отказалась.

Через полчаса ко мне в палату вошел Фаталь Каменный, мой отец, которого я ненавидела со вчерашнего вечера. Вместе с ним пришел еще один человек в больничной форме.

– Верона, мы пришли за твоей подписью.

Я посмотрела на отца. У него снова были уложены волосы, он сбрил щетину и выглядел как обычно: свежо и прекрасно.

– Что я должна подписать?

– Согласие на эвтаназию. Со мной медицинский юрист.

Если бы у меня сейчас было оружие, я бы …. Но у меня ничего не было.

– Я не подпишу.

– Верона, включи здравый смысл: ты уже не можешь жить полноценно. Ты уже не человек. И скоро ты умрешь – либо эвтаназия, в ходе которой ты спокойно уснешь и больше не проснешься, либо зона «Дельта», где ты будешь умирать долго и мучительно.

Я знала, что он прав. Я, скорее всего, буду долго умирать на мусорной свалке. А может и не буду. Может я сооружу себе дом из мусора и буду ползком передвигаться по земле. И буду есть объедки из городов столетней давности, которые будут пахнуть неизвестно чем, а на вкус… Бррр!

– Верона, тебе не будет больно. Там снотворное…

Отец присел на мою кровать и попытался взять меня за руку. Я прижала руку к себе и отвернулась.

–Верона!

Я разозлилась. Со слезами на глазах я сказала:

– Я не подпишу. Я не хочу эвтаназию. Отправляйте меня в зону «Дельта».

– Ты не понимаешь, что ты сейчас несешь! Это ведь для твоего же блага! – заорал на меня отец.

– Вы хотите убить меня для моего же блага. Какое счастье!

Медицинский юрист подал голос:

– Я видел такое несколько раз. Такие люди, как она, не соглашаются на эвтаназию.

– Вы правы, – ответила я юристу, а затем обратилась к отцу: – делай что хочешь, но во вторник ты не увидишь меня в гробу!

Левый глаз отца начал дергаться. Нервный тик он прикрыл ладонью и направился к выходу. Остановился на несколько секунд перед дверью, чтобы сказать мне:

– Прощай! У меня больше нет дочери. Твои похороны пройдут во вторник – с тобой или без тебя.

День понедельника я провела еще в палате. А к вечеру меня одели в мое белое платье (в котором я попала в аварию). Оно было разорвано в нескольких местах, на нем были потемневшие пятна крови. Обезболивающего мне не дали – так что свою физическую боль я прочувствовала сполна.

Пришел медицинский юрист и зачитал мне закон «О проведении эвтаназии» и рассказал о зоне «Дельта». А затем снова предложил эвтаназию.

– Нет, – ответила я.

Когда он удалился, за мной пришли роботы-стражи. Целых шесть экземпляров. Будто я была не больной, а очень опасной преступницей.

Стражи были сделаны из черного материала под вид настоящих людей. Глаза у них горели синим пламенем. Выглядело это все по-демонически.

Ничего не сказав, двое из них схватили меня под руки и потащили по коридорам больницы. Двое стражей шли впереди, двое сзади. В коридоре я увидела экран, по которому передавали новости. Диктор говорила:

– Завтра в десять утра состоятся похороны Вероны Каменной. Напомним, дочь премьер-министра страны попала в страшную аварию и упала с большой высоты. Она получила травмы, несовместимые с жизнью и скончалась на месте…

Отец постарался, заплатил большие деньги и всем сказали, что я не выжила. Уверена, без Йокая тут не обошлось!

Врачи и медперсонал, которые попадались нам в коридоре – все осуждающе на меня смотрели. У некоторых в глазах читалось презрение, типа: «Фу! Да как она могла отказаться от эвтаназии?!»

Наконец коридор кончился, мы куда-то свернули – как я позже поняла, это был черный ход.

Моя левая рука болела, страж, который за нее ухватился, видимо пытался ее просто вывернуть наизнанку. Мои ноги волочились по белому каменному полу. Со стороны я представляла из себя жалкое зрелище – зареванная девушка с красным лицом, перебинтованной головой, переломанной рукой и обездвиженными ногами в грязном платье. Настоящая сломанная кукла.

Мы спускались вниз по длинной лестнице. Мне казалось, что прошла вечность, прежде чем мы снова попали в какой-то узкий белый коридор, который закончился выходом к большому дрону с мусором внутри.

Меня со всего размаху закинули в эту кучу отходов. Я ударилась головой об какую-то железку. Дрон был круглый, его крыша сверху закрывалась, медицинский юрист отправил ему настройки на зону «Дельта». Наконец, крышка захлопнулась, стало темно, дрон загудел. Я почувствовала – меня съели заживо. По истории я проходила, что какого-то человека съел кит, а потом через три дня выплюнул обратно. Не помню, как его звали, но думаю, что наши ощущения с ним были схожи. Внутри дрона ужасно воняло. Не знаю, как внутри пахнут киты, но,наверное, тоже довольно неприятно.

Дрон летел очень долго. Я несколько раз засыпала и просыпалась. Прошло часов двенадцать (а может и больше), прежде чем крышка дрона открылась, и я увидела небо в отблесках зари.

Дрон издал странный звук, очень похожий на пиканье датчиков в моей палате. Внезапно я вместе с горой мусора начала проваливаться вниз. Меня сдавило упаковками из-под еды, железяками и еще неизвестно чем. Чем глубже я проваливалась, тем труднее было дышать. И когда я решила, что сейчас задохнусь – случился резкий рывок и мусор вместе со мной упал с высоты двадцати метров.