– Сметанка! – строго призвал его к порядку вернувшийся Данила, увидев, что Дмитрий уже чуть ли не двумя руками кота держит.

Кот в ответ только мявкнул, но поползновения свои не прекратил.

– Вот же божья тварь, – покачал головой кузнец, поставил на стол глиняный горшочек и положил в миску коту пару ложек сметаны. – Иначе не угомонится, – пояснил он Дмитрию.

Очередным мявком кот подтвердил, что да, не угомонится, и с усами нырнул в миску. Зато теперь спокойно можно было на стол накрыть и потрапезничать.

Пока травы настаивались, Данила вытащил миски, поглядывая на своего гостя. Он вдруг сообразил, что Дмитрий – первый, кто оказался в его доме за очень долгое время. Не сказать, что кузнец был таким уж угрюмым и нелюдимым, деревенских не дичился, всех привечал, кому помощь нужна, но так уж вышло, что звать гостей у него причин не было. Последний раз, уж почти пять лет тому, собирались, когда сороковины бате справляли, а с тех пор ни грустных, ни веселых поводов не появилось.

– У меня сахар есть, хочешь с чаем вприкуску? – предложил гостю Данила, разлив чай по блюдцам, и воздух тут же наполнился ароматами луга – бабка Агафья свое дело хорошо знала.

– Нет-нет, не надо, – Дмитрий замотал головой, так что соломенные пряди взлетели над высоким чистым лбом. – Варенье же есть.

Даром, что сахар он видел пару раз в жизни, но объедать Данилу уж точно не собирался.

Пристально посмотрев на него, кузнец хмыкнул и поставил на стол глиняную мисочку с наколотыми кусочками сахара.

– Ешь! – сам-то он до сладкого был не охоч, но стараниями все тех же деревенских чего только не припас.

Следом под носом Дмитрия появилась тарелка с блинами и ложка.

Данила устроился напротив него и первым взял себе блин, понимая, что иначе его гость есть не начнет.

– Ох, хороши блины, – он щедро положил на блин с творогом сметаны и откусил едва ли не половину. – Дмитрий, ешь, а то по карманам рассую! – строго добавил он, видя, что парнишка только отхлебывает чай

Жалобно глянув на него, Митя положил себе на тарелку простой блин, без начинки и стал скручивать его.

– А варенье! – Данила решил взять это дело в свои руки и положил Дмитрию прямо на блин полную ложку варенья.

Парнишка сдался, аккуратно свернул блин, чтобы ни капли угощения не потерять, а когда умял все за один присест, даже пальцы облизал от просочившейся сквозь дырочки сладости.

– Вот это дело! – одобрил Данила, не замечая, что наблюдает за парнишкой с улыбкой, и организовал ему еще один блин, теперь уже с творогом, и его щедро сдобрил и сметаной, и вареньем.

– Вкусно так, что язык проглотишь, – одолев половину этой порции, признал Митя, краснея ушами от смущения. И, все же не удержавшись, взял малюсенький кусочек сахара.

И как он не пытался отбиться от кулька сахара, который вручил ему Данила перед уходом, сделать это оказалось задачей непосильной.

Домой Дмитрий шел, словно пьяный, даром, что состояния этого ни разу в жизни не познал, – спотыкался обо все коряги да ямки. А все потому, что не мог оторвать взгляд от свертка с сахаром. Ему казалось, что его ладони едва ли не горят после того, как Данила вложил в них кулек и крепко сжал своими ручищами – Митины по сравнению с его были детскими ладошками.

До родной калитки оставалось три дома, когда парнишка торопливо развернул сверток, сунул один кусочек в карман, завернул вощеную бумагу обратно и в таком виде вручил матушке, пояснив:

– Данила Михайлович угостил и очень благодарил за блины, – он отдал и пустую посуду в корзинке.

– Это что, Митенька? – Прасковья развернула сверток и ахнула. – Никола Угодник, это ж сахар. Неудобно-то как! Зачем взял? – она строго посмотрела на сына.

– Матушка, я пытался отказаться, – нахмурился Дмитрий. – Данила Михайлович сказал, что ему сахар без надобности, он не любит. И еще сказал, что это за блины, потому что он и завтра еще их есть будет.

– Нет уж, завтра ты ему пирожков отнесешь! – решительно заявила Прасковья и побежала на кухню, опару на тесто ставить.

А сахарок припрятала, конечно, Бог знает, когда пригодится. А не понадобится в уплату, так на Пасху можно будет деток порадовать.

Дмитрий спорить не стал и понадеялся только, что матушка не слышала, как бухнуло сердце, узнавшее, что завтра снова к Даниле идти.

Весь дом уже спал, а Митя все сидел на завалинке у конюшни, потихоньку посасывал кусочек сахара и думал о завтрашнем дне – когда матушка его отправит к Даниле? Хорошо бы вечером, тогда можно будет не спешить, полюбоваться широченными плечами да огромными ручищами.

Лишь один разочек парнишка позволил себе вспомнить про крепкие ноги кузнеца, в один миг мучительно покраснел и поспешил представить невозможно зеленые глаза. И эти-то мысли были стыдными, греховно-неправильными, а за воспоминания о том, как выглядит нижняя часть Данилы, он готов был немедленно оказаться в Геенне Огненной.

И если самоустрашением можно было как-то пресечь такие мысли, то во сне они одолели Митю в полную силу. Утром, проснувшись в мокром исподнем, он порадовался, что на лето перебрался в конюшню, и рванул к дождевой бочке, чтобы застирать все следы ночного греха.

В избу он шел, раздираемый противоречиями – если матушка отправит к Даниле сейчас, надо будет поспешать, ведь потом с батей в поле идти. Зато весь день доведется провести с мыслями о кузнеце.

Так оно тож на тож и выйдет, если и вечером к нему идти, только тогда Митя будет встречу предвкушать.

Вышло по второму. Прасковья пока напекла пирожков, только чтобы домашних накормить, да мужу с сыном с собой дать.

– Митя, вечером к Даниле-кузнецу сбегаешь, – напомнила она. – Я как раз потрошков в пироги нажарю.

– Хорошо, матушка, – послушно кивнул он, прикусив губу изнутри, чтобы не разъехалась в дурной улыбке.

Конец августа на их северах выдался непривычно жарким, так что к концу трудового дня в поле Дмитрия можно было отжимать от пота. Но об усталости он не думал и одергивал себя, чтобы не подгонять матушку. Разве что от ужина со всеми вместе отказался, рассудив – если Данила пригласит, можно будет повечерять с ним, а если не пригласит, матушка накормит.

– Данила Михайлович! – от калитки позвал Митя, и кузнец, как раз закончивший работы, выбежал из кузни, решив, что-то случилось.

А решил он так потому, что парнишка был запыхавшийся, едва ли не загнанный.

– Что случилось, Дмитрий! С батькой что? – Данила стал торопливо снимать плотный фартук.

– Почему с батькой? – растерялся парнишка и только тут понял, что выглядит так, словно его сюда черти гнали.

Благо, хоть физиономия и так была красная, и понять, как его моментально залило румянцем от смущения, было уже невозможно.

– А, не… – Митя мотнул головой, так что со слипшихся прядок сорвались капельки пота. – Это… матушка пирожков передала, вот не хотел, чтобы остыли, – он все же выкрутился и от того, что выдумал достойную причину для спешки, не сдержал облегченный вздох.

– Пирожков? – опешил Данила. – Дмитрий, батя Зорьку подковывать вчера приводил. И вчера ты мне уже блинов приносил.

– Это за сахар еще, – смущаясь все сильнее под его испытующим взглядом, пробормотал Митя.

– Вот тебе и здрасте, – кузнец упер руки в бока и прищурился. – Дмитрий, с чего Прасковья решила, что я за сахар еду покупаю.

– Господь с вами, Данила Михайлович, это ж от души, – что-то такое вспыхнуло в глазах гостя, что кузнец невольно устыдился собственного предположения.

– Ладно, Дмитрий Федорович, не серчай, не со зла я, – повинился кузнец, с прищуром посмотрев на гостя.

Тот вздрогнул едва заметно, но намек понял.

– В общем, вот, пирожки вам к ужину… Данила, – справившись с собой, Митя протянул ему корзинку и стал отступать к калитке.

– Стоять! – потребовал кузнец и, заглянув под полотенце, сам себе кивнул. – Ужинать нам с тобой снова вместе. Прасковья, не иначе, забыла, что я один живу.