Калитка скрипнула едва различимо, но Данила все равно расслышал. Опустив щипцы, которыми держал лезвие будущего ножа, кузнец посмотрел на тропку, ведущую к кузне, и едва сдержал тягостный вздох.

– Здравствуй, Ефросинья, – поздоровался он и пошел обратно в кузницу – нельзя было допустить, чтобы металл лезвия слишком остыл.

– И тебе не хворать, Данилушка, – деревенские говорили, что голос у Ефросиньи –что ручеек лесной, слушать и слушать. – Все в трудах, да в делах.

– Работа такая, Ефросинья, – не глядя на нее, Данила стал небольшим молотком выводить лезвие будущего ножа. – Ты по делу? – вопрос был дежурный. Кузнец знал, что дело у Фроси надуманное, но даже с таким он неизменно помогал.

– По делу, Данилушка, – закивала она и полезла в корзинку, из которой вынула небольшие ножнички, попутно коря себя и причитая. – Уронила, дура безрукая, они погнулись да затупились. А мне без них ну никак, – объясняя все это, Фрося подошла к кузнецу едва ли не вплотную.

Данила лишь покосился на пышные груди в вырезе распахнутой немного рубахи. Он не сомневался, что шнурки оказались развязанными прямо возле калитки, иначе Марфа – мать Ефросиньи, так ее розгами отходила бы, что девка неделю присесть не смогла бы.

Знал Данила и о том, что Ванька – сын плотника, на перси эти с того лета засматривается. И ведь кузнец в деревне-то толком не бывал, жил себе на отшибе, ножи-топоры людям справлял. Да только Ефросинья сама чуть ли не каждый день к нему бегала, не иначе по подружкам работу для него искала. Батя-то ее – хозяин крепкий, сам ножи наточит, если надоба возникнет.

– Оставляй, Ефросинья, – не отрываясь от работы, кузнец кивнул на верстак. – Завтра к полудню сделаю.

– Ох, Данилушка, что бы мы все без тебя делали, – девушка-таки вжалась в него своими пышными грудями, но тут же отпрянула. – А я тебе еще пирожков принесла, сама пекла. Они теплые еще. Ты покушай.

– Спасибо, Ефросинья, – скупо поблагодарил Данила, сдержав вздох.

Чаще всего оплату за свою работу он брал именно едой. Так было и удобнее, чтобы о хозяйстве о своем не думать, да и деньги великие ему были без надобности. Вот и выходило, что все его хозяйство – пес Грибок (Данила три года назад щенком принес его из лесу в кузовке с подосиновиками), и кот Сметанка.

И еду он принимал охотно, но только не от Ефросиньи, понимая, что готовит она, может, и от души, да с умыслом.

Ванька на его месте только поразился бы – такая рыба сама в руки плывет, а Данила нос воротит. Вот только не трогала Фрося ни его сердце, ни в чреслах огонь не разжигала.

****

Из-за своей почти затворничьей жизни Данила, хотя и знал практически всех деревенских, но многих лишь понаслышке, в основном, детей, конечно – бабы, когда работу приносили, рассказывали иногда, да и мужики делились.

А потому, когда к воротам подошел Федор, ведя в поводу свою кобылу Зорьку, Данила сразу догадался, что парнишка с другой стороны от лошади – сын Федора, Дмитрий.

– Будь здрав, Данила, – поздоровался Федор. – Вот, пошли с Митьком на пашню, да Зорюшка захромала. Глянешь?

– И тебе не хворать, Федор, – Данила вышел за калитку, крепко пожал руку крестьянина, а потом его сына – еще не такую широкую и мозолистую, как у отца. – Погоди, ворота открою.

С кобылой он быстро разобрался, понимая, что для Федора сейчас время дорого, а в ответ на обещание отблагодарить позже, лишь хлопнул его по плечу до отпустил с Богом.

Но вечером на пороге его дома снова появился Дмитрий.

– Данила Михайлович, – позвал он, кажется, лишь недавно сломавшимся голосом.

Хотя лет ему должно быть не меньше девятнадцати – прикинул Данила из рассказов Федора и его жены – Прасковьи.

– Батя наказал вам передать в благодарность за Зорьку, – не поднимая глаза, Дмитрий подошел к крыльцу и поставил на него корзинку. – Матушка сегодня блинов напекла, там обычные и с творогом. Их вкуснее со сметаной вприкуску есть, – посоветовал он, рассматривая ноги кузнеца в лаптях.

Судя по тому, как оживился Сметанка, об этой части трапезы Прасковья тоже позаботилась.

– Спасибо, Дмитрий, – Данила поднял корзинку, заглянул под полотенца и едва не ахнул. – Да куда ж мне столько одному.

Стоит признать, ел кузнец за двоих, да это и по сложению его понятно было. Уж не говоря о том, что для его работы сил требовалось немало.

Вот только Прасковья, похоже, положила ему блинов столько, что можно было всю ее семью накормить.

– Так дело не пойдет, – Данила положил руку на плечо Дмитрия. – Идем-ка со мной, я сейчас себе отложу, а остальное заберешь.

– Господь с вами, Данила Михайлович, – перепугался парнишка. – Меня ни батя, ни матушка на порог с ними не пустят. Это ж в благодарность! Если бы вы Зорьку не подковали, мы бы в поле сегодня не вышли, капусту не сняли бы.

– Да хватит тебе меня по отчеству величать, не такой уж я старый, – шутливо проворчал Данила и почесал бороду, которую из соображений безопасности сильно не отпускал. В его тридцать, седых волос в ней пока не было, как и в угольно-черной шевелюре. – Что ж мне со всем этим богатством делать? – рассуждал он сам с собой, глядя на соломенную макушку своего нынешнего кормильца. – Вот что, не хочешь домой нести, тогда заходи, вместе ужинать будем, – так и не убирая руку с плеча Дмитрия, кузнец потянул его в дом, и едва ли в деревне нашелся бы человек, способный воспротивиться силе этих рук.

– Данила Михайлович, неудобно, – запричитал парнишка, тем не менее, послушно следуя за хозяином в его дом.

– Неудобно, Дмитрий, на потолке спать. Садись, – Данила поставил корзинку на стол, а гостю указал на скамью. – Будем сейчас чай пить. Бабка Агафья тем годом трав мне принесла душистых, сейчас заварю.

Кузнец ловко оживил угли под самоваром и полез за травами, которые хранил в большом берестяном туесе.

Только теперь Дмитрий решился поднять глаза, но лишь коротко осмотрел кухню и больше уже не смог отвести взгляд от широких плеч кузнеца.

– Что? – он сообразил, что Данила что-то у него спросил, когда тот повернулся и замер, глядя прямо в глаза гостя.

– Спрашиваю – малины сушеной добавить? – повторил свой вопрос хозяин дома.

– А… да не обязательно, – замотал головой Митя, снова утыкаясь взглядом в свои коленки. Но по-прежнему видел перед собой глаза самого необыкновенного зеленого цвета, какой только могла создать природа.

– Чудной ты, – хмыкнул Данила и, прихватив еще один туес, поменьше, вернулся к столу.

Раньше у матушки его все хранилось по-другому, но с тех пор, как прибрал ее Господь, кузнец стал устраивать быт по-своему. Батя-то вообще в домашних делах не силен был, да и сам он убрался вскорости за супружницей любимой, и остался Данила в доме, да и на всем белом свете один.

По детскому возрасту спрашивал он матушку, почему у него братьев да сестричек нет. Она отвечала, мол, не благословил Господь. Став постарше, понял, что дело в хвори какой-то, но подробно уж не спрашивал.

Да и родители не тужили, сына-богатыря любили, гордились. Батя радовался, что сынок в него уродился, достойной сменой вырастет, ну и Данила не оплошал. Батя еще жив был, а мужики нет-нет, да просили, пусть, мол, сын твой топорик сладит. Михаил не обижался, наоборот, только пуще гордился сыном.

Как позвала его матушка за собой по райским лугам гулять, Данила погоревал положенное, да и стал на свой манер быт устраивать. И теперь любой мог бы сказать, что женской руки этот дом не знает, зато Даниле мороки меньше – без занавесок и салфеток кружевных.

– Говоришь, там блины простые? – он снова заглянул в корзинку и стал вытаскивать ее содержимое на стол. – Тогда к ним варенье сливовое достану, – решил Данила и полез в погреб.

Дмитрий и словом возразить не успел, так что ему осталось только ждать хозяина, аккуратно придерживая кота, который, похоже, ждать никого не собирался. Да и чего ждать-то, вот она – крынка со сметаной, только лапу протяни.