Товаровед Оля Леханова сидела с потупленным взором, снова перебирая свои бумаги. Шаркову показалось, что она предвкушает интересный разговор о собрании. Чем дальше, тем больше не нравилась ему сегодня вкрадчивая, ловкая Оля с её обострённым любопытством к обреченному делу, к процессу угасания. Это же сродни интересу к мертвечине, к трупу. И всё вокруг – пыльные, выцветшие шторы, мутное зеркало трюмо, железный стояк вешалки, весь увешанный аляповатым тряпьем, – казалось до ужаса неживым, ненастоящим, оскорбительно-нелепым, ненужным. Впору было заорать в мучительном недоумении: ну что же я делаю здесь?!

Главбух Клевцова все ещё казалась взвинченной. Она то и дело отрывала взор от бумаг, разложенных на столе, и беспокойно смотрела вокруг, явно во власти какой-то тяжёлой мысли или переживания. До сих пор эта рослая, плоскогрудая блондинка была неприятна Шаркову. «Бледная немочь» – так мысленно называл он ее. Но сейчас он почувствовал к ней симпатию. Шарков уселся на свободный стул рядом со столом Клевцовой и решил помочь ей облегчить душу:

– Неприятности, Елена Юрьевна? Баланс переделывать – это, наверно, много работы?

Клевцова сначала взглянула на Шаркова запальчиво, ожидая, может быть, прочесть в его взгляде насмешку, но, всмотревшись, смягчилась и заговорила охотно, с надеждой на сочувствие:

– Переделывать баланс – это вздор. Горе в том, что «Надежда» долго не просуществует после того, как в отчетности признает свою задолженность перед «Кредо». Чермных быстренько придушит её. Присутствовать на похоронах фирмы – это не для моих нервов. К тому же Лоскутова не вступилась, я оказалась крайней. А ведь она сама говорила мне, чтобы я показала деньги, выплаченные Сергеем Борисовичем за помещение, не как кредиторскую задолженность, сама же назвала и сумму, а документов никаких не дала. Помню, я предупреждала ее: мне эти миллионы приткнуть некуда, разве что на семьдесят пятый счет «Расчеты с учредителями», но это будет неправильно. А она: «Давай на семьдесят пятый, чтобы мы не были ему должны». Теперь мне остается только уйти…

Клевцова кратко всхлипнула и замолчала, страдальчески наморщив нос и сжав губы. Шарков, уже досадуя на себя за то, что завел этот разговор, попытался утешить её:

– Ну вы-то без работы не останетесь. Не то что наш брат технарь…

Дверь распахнулась, на пороге показалась Лоскутова. Не входя в комнату, она позвала:

– В закройной накрыт стол, приглашаю.

Шаркову было ясно, что это приглашение относится и к нему, водителю. Что ж, он только пригубит спиртное, а от закуски не откажется. Он первый поднялся и направился в соседнюю комнату, за ним нестройно потянулись остальные.

В закройной большой рабочий стол закройщиц был уставлен бутылками и снедью. За ним по разным праздничным поводам привычно собиралось начальство ателье, включая конторских и закройщиц, считавшихся своего рода «рабочей аристократией». И сейчас все были в сборе, кроме приемщицы заказов Зои Акоповой: ей нужно было принять всегда увеличивающийся к вечеру поток посетителей. Шаркова удивило то, что вместе с остальными на этот раз восседал и Чермных, радостно, возбужденно блестя карими глазами. Уже ни тени недавнего ожесточения не было на его лице. С обострённым интересом Шарков смотрел на хозяйку и почему-то совсем не удивлялся тому, что сейчас она выглядела совершенно спокойной, даже удовлетворённой, без малейшего намека на слёзы, всего лишь час назад отчетливо звучавшие в ее голосе и вот-вот, казалось, готовые пролиться. Улыбаясь, она обвела всех взглядом и объявила повод для застолья:

– Мы собрались, чтобы «обмыть» выкупленное помещение.

– Так ведь у «Надежды» его отберут, мы же банкроты, – как бы спроста удивилась Вера Акимова (по молодости ей подобная наивность сходила с рук).

– Ателье останется здесь, в этом помещении, которое будет принадлежать не кому-то, а мне – главному соучредителю «Надежды», – спокойно, весело отозвался Чермных. – Так что давайте выпьем за успех нашего общего и совсем не безнадежного дела.

Всё-таки женщины по-прежнему с тревогой посматривали на Чермных, покоробленные его грубостью на собрании. Разговор за столом не клеился. Чтобы снять напряжение, Лоскутова включила магнитофон. Под разухабистые звуки шлягера Надежды Бабкиной «А я мальчиков люблю» Чермных наклонился к Лоскутовой и что-то тихо прошептал ей. Та, покрасневшая от выпитого вина, приглушенно засмеялась:

– Да ну вас, Сергей Борисович! Какой там ночной клуб, какой театр! Вечером мне бы только доползти до своего порога. У самой каждый день такой театр, что уже ни на что сил не хватает!

У Шаркова от неожиданности ёкнуло сердце: вот это откровение! Лоскутова призналась в том, что разыгрывает спектакль! И так это совпало с его мыслями о том, на самом деле происходит в «Надежде»: что события разворачиваются здесь по тщательно продуманному и жестокому сценарию!

Задумавшись, Шарков не сразу уловил устремленный на него взгляд Чермных. Тот, всматриваясь в него поверх бокала, с насмешкой спросил:

– Заскучал оттого, что нельзя выпить? А ты рискни!

– Я ему рискну! – отозвалась за Шаркова директриса. – Пусть рядом со мной хоть один водитель не пьет. От пьяниц да и вообще от мужиков одни огорчения.

– Да, наслышаны про твоего зама. Как он?

– Ни царапины. А машина – вдребезги. Лучше бы наоборот.

– Печально. Но ты же без машины не останешься. Так что не стоит хандрить. А то некрасиво, когда вечерами изящная дама тоскует одна с бутылкой. Да ещё курит без конца…

Лоскутова натянуто засмеялась в ответ.

Дверь отворилась, и на пороге показалась Акопова:

– Сюда никто не заходил? К нам проник посторонний! Высокий такой, в черной куртке. Сказал, что к мастеру, и сразу рванул мимо меня. Я заподозрила неладное, вышла из ателье, закрыла снаружи входную дверь и прошла через магазин. Уже минут пять, как он где-то в ателье. Наверно, надо милицию вызвать.

Лоскутова с волнением взглянула на Чермных:

– У нас, кажется, происшествие…

Чермных усмехнулся:

– Нужен вышибала? Что ж, могу тряхнуть стариной…

– Я только сейчас вспомнила, что дверь своего кабинета не закрыла, когда меня срочно позвали в цех, а оттуда я сразу сюда. В кабинете у меня одежда и ещё кое-что ценное. Пойду посмотрю…

Лоскутова порывисто встала из-за стола, и следом за ней, грузно опираясь о столешницу, поднялся Чермных. Но она положила ему руку на плечо, удерживая на месте:

– Без вас разберутся. Наверно, просто какой-то пьяный. Или хахаль какой-то портнихи. Нужно только закрыть дверь в кабинет.

– А если он не только пьяный, но и буйный?

– Мы, женщины, легче их успокаиваем. А у мужиков сразу мордобой…

– Ну, смотри…

Лоскутова поспешно вышла. Было слышно, как в коридоре дробно застучали её каблучки.

Прошло ещё несколько минут, и в закройную снова заглянула Акопова, объявила звенящим от волнения голосом:

– Незнакомец сейчас в фойе! Ему так просто не выбраться! Я закрыла входную дверь изнутри! Лишь бы не разбил витрину! Давайте все туда!

Из-за спины Акоповой, из коридора, послышался нарастающий шум голосов. Чермных и Шарков вскочили, бросились в коридор. За ними высыпали остальные. Теперь крики доносились из фойе, и все устремились туда. Сквозь толпу женщин Шарков сразу не разглядел незнакомого высокого парня, почти прижатого к стеклу витрины, тревожно озиравшегося, как затравленный зверь. В его глазах застыло потрясение, но расслабленный, вялый рот, казалось, слегка улыбался, как это бывает у истериков после приступа. Шаркову почудилось даже, что молодой человек дрожит. Подбадривая друг друга криками, бабы все теснее надвигались на незнакомца. Тут же рядом оказался почему-то и Михалин, которого не видно было ни на собрании, ни за столом в закройной. Наверно, он заходил к одному из арендаторов, а показаться Лоскутовой на глаза не посмел.

Шарков ухватил общее в облике Михалина и незнакомого парня: оба рослые и вместе с тем жалкие. «А парень совсем зелёный», – мелькнуло в его сознании. – «И не похож на блатного. Такого бабы запросто могут побить».