========== Часть 1 ==========

— Где ты пропадал? — шепчет она, подставляя шею под короткие, едва ощутимые поцелуи, и щетина легонько царапает чувствительную кожу. Их маленький ритуал приветствия, зародившийся семь месяцев назад, в тот самый день, когда прозвучали роковые слова признания. С тех пор всякий раз, как им удаётся остаться наедине, она целует подушечки его длинных пальцев, а он — родинки на её шее: одна — под левым ухом, другая — у того места, где перекатывается у мужчин адамово яблоко, третья — над правой ключицей.

— Ездил за струнами для скрипки, — откуда-то ниже подбородка раздаётся его низкий бархатный голос, и у Беатрис по спине пробегают мурашки. Нельзя! Но как же сладко…

Беатрис по праву может гордиться — за двери её комнаты не просочилось ни одного секрета: Ральф достаточно осторожен, а её служанка — верна. И всё же она не питает иллюзий относительно того, насколько постоянна преданность бедной прислуги, а потому всякая встреча под покровом ночи оборачивается для неё новой сделкой с совестью. То чудо, что происходит между ними, никуда не приведёт. Они никогда не смогут пожениться, если только она не сбежит вместе с ним, в Лондон или в Шотландию, на север или на восток, рискуя стать сиротой при живом отце. Но и забыть его она не сможет, как бы ни старалась: ни его голос, ни его поцелуи, ни то, как он смотрит на неё с лукавой усмешкой и безграничным обожанием во взгляде, будто на ней одной сошёлся весь его мир. И хоть Беатрис не считает себя одной из тех кокетливых дурочек, что верят любовным романам, в глубине души она точно знает, что его любовь того же сорта, что и её. Он здесь не ради богатств и вовсе не ради её тела. Он здесь ради неё самой, той самой Беатрис, что прячется под завитыми локонами и накрахмаленными платьями. Той самой простоволосой Беатрис в ночной рубашке и с босыми веснушчатыми ступнями, которых она стесняется. Той самой Беатрис, которой нужен не богатый лорд, а талантливый, но невезучий скрипач, её учитель и наставник.

— Целых пять дней! Неужели струн не найти в городе? — восклицает она, когда с приветствиями становится покончено и они устраиваются у разожжённого камина. Она залезает на софу, обвивая колени руками, а он ложится на пол, улыбается едва заметно и смотрит на неё снизу вверх затуманенным взглядом, то ли от радостной встречи, то ли от того, что время уже давно перевалило за полночь.

— Конечно, можно, но за струнами мастера Мура нужно ехать до самого Бирмингема, — столкнувшись с её озорным прищуром, он продолжает: — Я твёрдо убеждён, что струны должны соответствовать скрипке. Негоже, чтобы они были лучше инструмента или хуже. И уж коли мастер Мур произвёл на свет мою красавицу, то и струнами следует запасаться у него же — ведь кто, как не он, знает, что именно ей нужно.

Его ответ наводит Беатрис на невесёлые раздумья, и она надолго замолкает, устремляя невидящий взгляд в огонь. Лишь спустя пару минут Ральф замечает её замешательство и легонько щекочет её большой палец на ноге в надежде, что она всего лишь заворожена огнём, вот-вот отомрёт и улыбнётся так, что ямочки появятся на розовых щеках. Но Беатрис не вздрагивает, не отводит взгляда от камина, лишь чуть слышно шепчет себе под нос, да так тихо, что Ральфу едва удаётся разобрать слова.

— Так как же вышло, что струны от твоего инструмента продают втридорога, будто их сделал не мастер Мур, а сам Амати?

Он выдыхает — совсем негромко, но в той тишине, что из уютной в мгновение ока превратилась в могильную, звук этот едва не отражается эхом от стен. Дочь лорда и учитель. Для общества — что две противоположности. Старо, как мир. И разве можно вырваться из этого порочного круга?

— Быть может, потому, что эти струны и впрямь руки Амати? — вздыхает он и следит за ней: как она поджимает губы, как качает головой, насупившись, и продолжает, не моргая, смотреть на огонь.

— Нет, я точно знаю, нет.

С минуту Беатрис молчит, и в комнате слышны лишь треск поленьев да её дыхание, тяжёлое и учащённое.

— Меня замуж… А тебе будто… Всё равно… — еле выговаривает она и тут же заваливается на живот, утыкаясь носом в подушку и сотрясаясь от нахлынувших рыданий. Одна её нога свешивается с софы, оголённая до середины пухлого бедра, и мешает ему встать. Но он выползает из этой ловушки и садится у изголовья, нежно прикасаясь к светлым волосам на её голове. Ему не всё равно, но как объяснить? Как доказать? Это она — сама человечность — может разозлиться, расплакаться и рассмеяться так быстро, что и пальцами щёлкнуть не успеешь. Но такие, как он, плачут редко, разве что в минуты полного отчаяния. Свадьба лишь назначена, и отчаиваться ещё рано. Достаточно лишь начать действовать.

— Выходи за меня, — слова, что кажутся безумными, выпархивают у него изо рта, точно птицы, чью клетку оставили незапертой. И всё же он глядит с надеждой: не время, не место, но вдруг?

— И что же дальше? Ты будешь играть, а что буду делать я? — она растирает слёзы по красным глазам и таким же красным щекам, шмыгает носом и никак не может закрыть влажный рот — иначе ей просто будет нечем дышать. Опухшая, розовая, точно при лихорадке, и совершенно некрасивая, она, однако, кажется ему невероятно схожей с обликами младенцев с картин Рубенса — круглолицей, невинной и похожей на дитя больше, чем маленькие господа, её кузены, приезжавшие как-то погостить.

Он берёт её ладони в свои и поглаживает костяшки пальцев.

— Взгляни на свои пальчики — не они ли украшают собственные туалеты и перешивают шляпки под веяния прихотливой моды?

Беатрис отводит смущённый взгляд, но Ральф видит, как в их уголках снова поблёскивают слёзы; он слышит, как она бормочет что-то себе под нос, что-то, похожее на «тыква, не вижу, свяжись», но истинный смысл этих слов ускользает. Ральф качает головой, поднимается с пола и тянет её за руки, и когда Беатрис встаёт с софы, всхлипывая и морща нос, он подхватывает её на руки и несёт на кровать. Ничего предосудительного, кроме того единственного факта, что он совершенно посторонний мужчина и находится в её спальне посреди ночи, но в конце концов Ральф всего лишь кладёт её на постель, укрывает одеялом и ложится рядышком до тех пор, пока она не успокоится и не заснёт.

— Так лучше?

— Да, спасибо, — Беатрис ещё раз шумно втягивает носом воздух, прикрывает глаза и сквозь невесёлую улыбку просит: — Расскажи сказку.

По части сказок Ральф не мастер. Сыграть песню на скрипке, спеть и даже станцевать — запросто. Но сказки он никогда не читал и просто-напросто не знает ничего интереснее какой-нибудь “Красной шапочки”. И всё же, порывшись в уголках своей памяти, Ральф находит одну историю. Он не знает, кто её поведал, но абсолютно уверен, что вспомнит каждую деталь.

— Ну, слушай. Жил да был Бьорн-бродяга…

*

Жил да был Бьорн-бродяга, и был он влюблён в одну лишь дорогу, что вела его всё дальше и дальше по миру и никогда не заводила дважды в одну деревню. Ни храбростью он не отличался, ни хитростью, но в груди у него билось доброе сердце, и всё, чего он жаждал — так это наблюдать за миром и всеми его чудесами. И довелось ему оказаться в одном селении, что стояло на самом краю тёмного, густого леса. Слыхал он, что всякий путник, ушедший с тропы в том лесу, не возвращался более, а те, что вернулись, ступили лишь одной ногой, и потому зло не завладело ими целиком. Наслушался Бьорн кабацких баек о лютых зверях с глазами человечьими и клыками белыми, как свет луны. Но не внял он угрозам страшным и пошёл в лес, и свернул на тропинку тёмную, заросшую. Шёл он долго и упрямо, не оборачиваясь назад — любопытно ему было, правду ли твердят местные пьянчужки. Шёл он час, и два, и три, и собрался уж было разувериться в россказнях местных, да только откуда ни возьмись появилось трое волков, крупных и клыкастых, точно медведи, и с глазами умными, как у человека. Не трогали они его, не угрожали, а только увели его вглубь тёмного леса и вернуться не дозволили.

Провели его волки по проходу меж ветвей, узкому да колючему, и носами указали на едва заметную маленькую норку. Думал Бьорн, что не пролезет, уж больно узким казался ему вход, да только смог он войти внутрь, и оказался не в маленькой норке, а в длинном-длинном проходе, уходящем, казалось, в самые недра земли. И привёл его тот проход в огромный холл, а там волков видимо-невидимо, молодые и старые, крупные и не очень, но все как один умными глазами глядели да поскуливали, будто общались между собою.